НЗ. набор землянина

– Пошли, на сегодня дела завершены, – предложила я. – Вася, какой ты славный. Сейчас стих припомню… И в мирном космосе герой – мой Вася, – лепила я наугад, помня только мелодию, – вот так он бьет кормой, мой Вася. И ни один преступный элемент не будет пропущён, когда он на посту – мой Вася…

Бездарно зарифмованная с чужого шлягера лесть сразила габарита. Он более не парил над полом, он брякнулся на упругое покрытие и замер, записывая в память бред. Когда я замолчала, устыдившись фальшивого пения, Вася взлетел и сделал два круга под потолком – орел наш.

– Утром выйду с тобой на дежурство, пожалуй, надо учиться атипичности, – сообщил он. Помолчал и добавил: – Запрошу у научного сектора, вдруг им все паразиты сгодятся.

И уплыл, тихо проигрывая мое кошачье мяуканье про героя-Васю. Я заперла помещение и пошла домой, гудя головой, как трансформатор. Морф почему-то не думал валить с руки, растворяться бесследно в огромном пространстве габ-порта. Полз тихонечко, накрывал затылок, щекотал за ушами. От его прилипчивого поведения почему-то пропадала усталость. Гюльчатай маршировала следом и всхлипывала. Ей было жалко морфа. Она не видела его даже теперь, в двадцати сантиметрах от своего хорошенького носа. Тем лучше. Мне второй гость не требуется. Куда удобнее домашний плед-нелегал.

– Тебе нужен навигатор? – заискивающе спросила Гюль уже за ужином.

– У меня нет корабля. Тэй посмотрел и сказал: хлам. Нового не дадут, а без средств можно только мечтать о каких-то Иа-Иа.

– Они лучшие, – оживилась Гюль и сразу поникла. – Только им не нужны мы, навигаторы, капитаны, пассажиры. Если мы не кэфы.

– Они живые?

– Неизвестно. Но ИА объявили своим сектор универсума и даже Империя при всей её упертости смирилась. У них статус «равные». То есть разумные, но не белковые, не природные и вероятно не живые. С правами живых габ-служащих высокого ранга. Условно, они никогда не покидают сектор и не вступают в контакт.

– Сплошные заморочки.

– Я могу спеть, – стрельнула глазками Гюль.

– Иди в свою комнату.

– Мне страшно, это называется одиночество. Проще прыгнуть с балкона, чем заснуть в изоляции.

– Жизнь вообще штука сложная. У тебя интеллект охренительный, иди и применяй. Для выживания, у морфа вон вдесятеро меньше, а он…

Я прикусила язык, вцепилась в рукав Гюль и выволокла её в гостевое помещение. Закрыла дверь своей комнатухи, подперла стулом. Покопалась в памяти, старясь понять, почему за мной подглядывают всякие там генералы в моем частном жилье.

«Служащие габа обладают необходимыми средствами и полномочиями для установления дальней связи из любой точки габа, своего или иного. Приватность формируется ими же при мысленном составлении правил в отношении каждого помещения жилого блока».

То есть я орала – габ транслировал. Я же адресно орала. И не фига не приватно. Бедняга Тэй, если это пошло на большой экран. Почему мне не совестно? Потому что он так и не назвал имя. Я думала и параллельно составляла правила приватности. Закончив с этим и бухнув красиво выдуманную квиппу на воображаемый акт, я села на кровать.

– А облик у тебя есть, морфуша?

Со спины сползло серое, кляксой растеклось по одеялу. Собралось в шар, меняясь ежесекундно и определенно настраиваясь под мой вкус. После долгих хихиканий и переглядушек получился стройный длиннолапый кот… с пятью умильными лазоревыми глазками. Полметра в холке, цвет переменчивый, сейчас – чуть светящийся золотистый.

– Спокойной ночи, Гав, – шепнула я.

– Мр-ряу, – прижмурился он, потоптался и лег в ногах.

Нелирическое отступление. Первый сон Уильяма Вэйна

Осклизлая листва бьет по лицу, серые струи дождя в глазах, озноб на коже – и ничто не может разбудить. Он сейчас там – во сне. И весь его сон – гнилое болото, которое не отпускает. Картинка, как всегда, крутится в памяти не в полный цвет. Пятнами по серому проступают оттенки, запекшаяся кровь. Звук тоже рваный, он то пропадает, отдает в виски эхом, то напоминает монотонную, неразборчивую дрожь стенок колокола, то резкий, подобный выстрелу, всплеск громкости.

Он видит спины и свои ноги, вымешивающие грязь. Группа бредет в киселе дождя и тумана, болото все – в тусклых разводах хаки, застаренных дождем, нудным, как само утомление. Тело помнит и дергается во сне: вырвать из тисков трясины ногу, рывком переставить. Найти опору и выдрать вторую. И рывком. Бесконечное число рывков левой. Несчетное число чвяков правой. Мокрое оружие в мокрых руках. Пот и дождь одной температуры. Воздуха вроде бы вообще нет. Вдох течет в легкие. Им можно захлебнуться. От него рвет.