o 0a115616b968c99b

-Поновляли же вы ее, святый отче? – внимательно смотря на икону, спросил Федор. «Я

вижу, один только раз».

-При Борисе Федоровиче, - Иоасаф едва дыша, осторожно коснулся пальцем ветви над

головой среднего ангела. «А так – вот она, рука инока Андрея».

-Лазурь, - тихо проговорил Степа. «И зелень, батюшка, и золото - тихое, нежное, такое. И

чаша – обычно же их три, а тут она на всех – одна».

-И явился ему Господь у дубравы Мамре, когда он сидел при входе в шатер, во время зноя

дневного, - вспомнил Воронцов-Вельяминов.

-А как там дальше было? Да, так. Судия всей земли поступит ли неправосудно? – про себя

проговорил Федор, глядя на тонкие лики, на дорожные посохи в руках ангелов, и твердо

ответил себе: «Не поступит».

В маленькой келье пахло сушеными травами. Инокиня Ольга отложила пяльцы и посмотрела

на щегла, что беззаботно прыгал в клетке.

-А хозяйка твоя преставилась, - грустно сказала девушка. Щегол наклонил изящную голову,

и, посмотрев на Ксению, коротко что-то пропел.

-Встретила мощи царевича Димитрия, что из Углича на Москву привезли, - и опочила

инокиня Марфа, - подумала Ксения. «Говорят, перед смертью не ела ничего, отказывалась,

иссохла вся и только шептала: «Надо было с ним уйти, надо было, зачем я осталась?». Вот

как сыночка своего любила. А у меня и того не будет».

-Ох, Господи, - Ксения встала, и, перекрестившись на образа, огладила черную рясу.

-Двадцать шесть лет, - подумала она бессильно. «И Федор Петрович, Бог ведает, жив ли он.

Той осенью, как Тулу они взяли – жив был, а сейчас что? Как на Москве государь провожал

меня сюда, с гробами семьи нашей, сказал, что у Федора Петровича жена пропала, тем

летом, что самозванца скинули. И дочка с ней маленькая. Господи, какое горе-то на землю

пришло, - Ксения вспомнила, как ехала она в возке, смотря на гробы отца и матери, и не

выдержала – расплакалась.

Она положила мокрую щеку на свое вышивание и тихо сказала: «Господи, убереги его от

всякого зла, прошу тебя. И семью его – тако же. Знаешь же ты, никогда я смерти жене его не

желала, мне ж не венчаться надо, а только с ним быть – хоша как. А теперь и не увижу его,

наверное, так и состарюсь, как Марфа инокиня.

- А если, бежать, как Марья Петровна? Та смелая была, не чета, мне, уж, наверное, живет

спокойно в Европе своей, замуж вышла, детей рожает. Уехать бы туда, пусть и просто так –

домом своим зажить, семьей. Кто же меня отсюда вызволит, - вон, и так говорят, что Сапега

тут рядом, тако же и самозванец этот новый. Еще не дай Господь, нападут на нас, захватят, -

девушка передернула плечами, и, взглянув в открытые ставни, ахнув, прижала пальцы ко

рту: «Господи!»

Федор спешился, и, держа под уздцы своего огромного, вороного жеребца, поклонившись

матери-игуменье, сказал: «А вы бы, матушка, тако же – собрали насельниц, у вас же тут не

более двух десятков, и в Лавру отправились. Скит у вас деревянный, стены, - Федор

подошел к забору, - одно название, что они есть, коли поляки тут появятся – несладко вам

придется».

Мать Неонила поджала тонкие, обрамленные морщинами губы, и сухо сказала: «Господь

защитит, Федор Петрович».

-Сие, конечно, верно, - согласился Воронцов-Вельяминов, оглядывая заросший травой

монастырский двор, - однако же инокиню Ольгу, государь Василий Иванович приказал в

Лавру перевезти, там безопасней. Вот и письмо, его руки, с печатью царской, вот и грамота

от игумена Лавры, Иоасафа.

Монахиня просмотрела бумаги, и, сжав губы, так, что они совсем исчезли с сухого,

старческого лица, сказала: «У нас и возка нет, Федор Петрович, как же это?»

-А зачем возок? – рассмеялся Воронцов-Вельяминов. «Тут до Лавры пять верст, матушка,

пешком дойдем, оно и разумнее – на конных больше внимания обращают. А лошадь свою я

у вас оставлю, ее сын мой заберет, Петр, он с отрядом своим сейчас за Сапегой следит.

Тако же и вещи инокини Ольги – они возьмут».

-Невместно монахине-то с мужчиной идти, - кисло отозвалась Неонила.

-Еще невместнее будет, коли самозванец на вас нападет, и с инокиней Ольгой силой

обвенчается, - жестко сказал Федор. «Пойдите, матушка, велите Ксении Борисовне надеть

не скитское – так менее заметна она будет».

Неонила только тяжело вздохнула и, засеменив, пошла к старому, бревенчатому, с

маленькими окошками, скиту. Федор перекрестился на деревянный купол церкви, и,

потрепав жеребца по холке, сказал ему: «Петя тебя заберет, а ты не буянь тут, инокини тебя

покормят и напоят тако же».

Конь тихо заржал и потерся губами о руку хозяина. Федор рассмеялся, и, повернувшись,

застыл – она стояла на крыльце скита, высокая, тонкая, в темном, простом сарафане и таком

же платочке.

-Горностай, - подумал Федор. «Да, у синьоры Чечилии, на том портрете, горностай на руках

сидел. Как синьор да Винчи ее пальцы написал – умирать буду, а не пойму. Они ведь

двигаются, гладят зверька и двигаются. Господи, какая она красивая, еще красивее стала,

чем там, на Шексне».

-Здравствуйте, Федор Петрович, - она тихо, неслышно подошла и встала рядом. «Вы меня в

Лавру проводить приехали?»

-Пешком пойдем, Ксения Борисовна, так безопасней,- ответил он, и чуть устоял на ногах- от