o 41e50fe5342ba7bb

пролетов, которая для него естественнее и легче. Хорошо, кому поможет в этих

поисках старая библиотекарша или старая учительница, имеющая к этому талант от

бога. Но талант редок, поддержать или заменить его должна наука, называемая

«психология чтения», а она у нас с рубакинских времен давно заглохла.

Говоря о высотном лабиринте выработки культурных вкусов, подчеркнем еще одно: путь по нему бесконечен, нет такой ступеньки, на которой можно было бы

остановиться с гордым чувством, что она последняя и выше ничего нет. Это важно, потому что советская школа семьдесят лет исходила из противоположного: подносила

учащимся только бесспорные истины. Они менялись, но всегда оставались истинами в

последней инстанции — будь то в физике или истории, в математике или литературе.

Школа изо всех сил вбивала в молодых людей представление, что культура — это не

процесс, а готовый результат, сумма каких-то достижений, венец которых — марксизм.

А когда человек с таким убеждением останавливается на любой ступеньке и гордо

смотрит сверху вниз, то это уже становится общественным бедствием: ему ничего не

докажешь, он сам всякому прикажет. Подчеркиваю, на любой ступеньке: застынет ли

человек в своем развитии на Агате Кристи, или на Тургеневе, или на Джойсе, это все

равно. Такая школа была порождением своего общества. Старая гимназия готовила

питомцев к университету, а затем к служебной карьере, новая готовила (и готовит) их

неизвестно, для чего. Наше хозяйство никогда не знало, сколько каких ученых сил ему

нужно сию минуту, а подавно через десять лет. Какая может быть полнота раскрытия

индивидуальных вкусов и склонностей выпускника, который будет брошен

общественной необходимостью неведомо куда? В бенкендорфовские времена Нестор

Кукольник со скромной гордостью говорил: «Прикажут — буду акушером». Было

время, когда с таким акушерским энтузиазмом можно было чего-то достичь даже в

113

З А П И С И и в ы п и с к и

культуре; но оно давно прошло, а школа (и не только школа) этого не заметила.

Почему именно сейчас так остро стоит вопрос об освоении прошлого, о при-

общении к культуре? потому что наше общество выходит, по-видимому, на полосу

большого культурного перелома. Распространение образования (т. е. знакомства с

прошлым, своим и чужим), развитие культуры — процесс неравномерный. В нем

чередуются периоды, которые можно условно назвать «распространение вширь» и

«распространение вглубь». «Распространение вширь» — это значит культура за-

хватывает новый слой общества, распространяется в нем быстро, но поверхностно, в

упрощенных формах, в элементарных проявлениях — как общее знакомство, а не

внутреннее усвоение, как заученная норма, а не внутреннее преобразование.

«Распространение вглубь» — это значит, круг носителей культуры остается тот же, заметно не расширяясь, но знакомство с культурой становится более глубоким, усвоение ее более творческим, формы ее проявления более сложными.

XVIII век был веком движения культуры вширь — среди невежественного дво-

рянства. Начало XIX века было временем движения этой дворянской культуры вглубь

— от поверхностного ознакомления с европейской цивилизацией, к творческому ее

преобразованию у Жуковского, Пушкина и Лермонтова. Середина и вторая половина

XIX века — опять движение культуры вширь, среди невежественной буржуазии; и

опять формы культуры упрощаются, популяризируются, приноравливаются к уровню

потребителя. Начало XX века — новый общественный слой уже насыщен

элементарной культурой, начинается насыщение более глубинное — русский

модернизм, время Станиславского и Блока. Наконец, революция — и культура опять

движется вширь, среди невежественного пролетариата и крестьянства. Сейчас мы на

пороге новой полосы распространения культуры вглубь: на периферии еще не

закончилось поверхностное освоение культуры, а в центре уже начались новые и не

всем понятные попытки переработки усвоенного: они называются «авангард».

Взаимонепонимание такого центра и такой периферии (не в географическом, конечно, а в социальном смысле) может быть очень острым, и в современных спорах

это чувствуется. В таком взаимонепонимании массовая культура опирается на (еще

плохо переваренное) «наше наследие» прошлого, а авангард, как ему и полагается, демонстративно от него отталкивается (на самом деле, конечно, тоже опирается на

прошлое, только на иные его традиции). Поэтому нам и пришлось начинать разговор с

вопроса «наследие прошлого и массовая культура», а конец такого разговора, понятным образом, теряется в гаданиях о тех путях, по которым пойдет развитие

культуры ближайшего будущего.

ПРИМЕЧАНИЕ ПЕДАГОГИЧЕСКОЕ