o bdf4013bc3250c39

представляла собою непрекращающуюся череду упорных попыток вырваться

из неумолимо сжимающегося круга алкогольной зависимости и венчающих

эти попытки неудач.

Зина родилась в подмосковном селе, которое, когда ей исполнилось семь лет, было поглощено разраставшейся столицей, так что когда крохотная

первоклассница переступила порог школы, она вполне основательно могла

считать себя москвичкой.

Родители ее особенными талантами не отличались, и тем поразительнее было

то, что окружающие поражались обилию этих талантов в их дочери. Девочка

с детства девочка хорошо пела, неплохо рисовала, выразительно

50

декламировала стихи. В седьмом классе победила на городской олимпиаде по

литературе, и с тех же пор определились ее интересы: она стала много

читать, писала великолепные сочинения и доклады для выступления в

районном отделении научного общества учащихся. В десятом классе твердо

решила поступать на филологический факультет педагогического института и

усиленно налегла на учебу. Ее труды были отблагодарены: получив

серебряную медаль и сдав на «отлично» профилирующий предмет, она стала

первокурсницей.

Однако этих достижений она добилась не благодаря родителям, а скорее

вопреки ним. Ее стремление к учебе вызывалось во многом стремлением

рано или поздно получить достойную профессию, начать самостоятельно

зарабатывать и вырваться наконец из того болота, которое устроил из их

жизни вечно пьяный отец.

Двухкомнатную квартиру в благоустроенном доме в новостройке семья

получила, когда Зина поступила в институт, а до тех пор Гвоздевы ютились в

собственном небольшом домишке на окраине того села, которое недавно

стало частью Москвы.

Отец ее крепко пил, а когда напивался, становился буен и непредсказуем. Он

почти ежедневно приходил с работы навеселе, а зачастую и вовсе на бровях, как говорила мать, однако спать не ложился, а требовал с жены на бутылку, размахивая огромными кулаками, которыми гордился как свидетельством

своего пролетарского происхождения. Всю жизнь проработав в мясном

разделочном цехе крупного гастронома, отец ни разу не воспользовался этим

и не принес домой ни килограмма мяса, купленного по сниженной цене,

установленной для сотрудников магазина. Не потому что был честен, а

потому что во всем искал (и успешно находил) свою мелкую, пьяную выгоду.

Мясо он, конечно, покупал, но относил его отнюдь не в семью, а к знакомым, которым и продавал его по цене, чуть ниже магазинной, но гораздо выше той, 51

которую уплатил сам. Покупали у него охотно, а вырученные деньги он

аккуратно складывал на сберкнижку, так что проблем с выпивкой не

испытывал никогда.

Развалившись после работы на стуле у кухонного стола, он шумел,

приказывал жене накрывать стол, стучал по столешнице, если не видел

бутылки, и дико орал:

- Я тебе матку повыворачиваю, гнида! Ставь пузырь, кому велено!

Безропотная и забитая мать неслышно выскальзывала в дверь, а

удовлетворенный таким послушанием отец входил в спальню, где дочь

готовила уроки.

- Ну что, Зинка, повышаешь успеваемость? – говорил он уже спокойнее,

снисходительно поглаживая дочь по голове и опускаясь на крышку сундука

возле письменного стола.

- Повышаю, папа, - отвечала Зина робко, не потому что боялась отца (она

знала, что он никогда не ударит ее), а потому что с малых лет поняла: гневить

дураков – себе в ущерб. Скудоумие отца сквозило во всех его словах, жестах

и поступках, и девочка знала: скажи она что-нибудь поперек, гнев родителя

непременно перекинется на мать. А мать она любила и очень жалела ее.

Смолов какую-нибудь бредятину над тетрадками и учебниками дочери и в

конец отравив ее перегаром, отец возвращался на кухню, где вернувшаяся

мать уже выставляла на стол запотевшую, как он любил, бутылку

«Столичной». Отец смягчался и называл жену Клавдюшей, говорил, что

только она одна его понимает, что она одна его ценит.

А затем наступал самый настоящий кошмар. Скандал утихал, но на смену

ему являлся содом. Отец пил не спеша и после каждой стопки выкуривал

папиросу «Беломор», заполняя тесненькую кухоньку невыносимым удушьем.

Окончательно потеряв координацию движений после половины выпитого, он

52

задевал руками тарелки, и на пол летели остатки борща, соусная подливка к

котлетам, разбитая посуда. Если отца понуждала малая нужда, он не спешил

во двор, в старый покосившийся холодный туалет, а опрастывался тут же, в

углу кухни.

- Заработал я, кажись, конфортальность каку никаку, - ворчал он, кряхтя и

фыркая, неуверенными пальцами пытаясь застегнуть ширинку.

Мать не кидалась убирать за ним, по опыту зная, что это не прекратится до

тех пор, пока ее суженый окончательно не отключится прямо за столом. Тогда

она негромко звала Зину, и они с дочерью тащили обеспамятевшего отца в

спальню, клали на кровать, мать кое-как раздевала его и укутывала теплым

одеялом по самый подбородок. Но это помогало мало, и к утру, когда пары

алкоголя испарялись, отцу всегда становилось зябко и он начинал ворочаться, обдавая жену зловонием и вонючим потом.

Поздние вечера мать и дочь коротали вдвоем, на кухне, чтобы не тревожить

сон отца. Не потому что жалели его, а потому, чтобы хоть бы ночь провести в