o bdf4013bc3250c39

оставалось совсем ничего, но уже знал, как решить этот вопрос.

«Пусть расскажет про мужа-алкоголика, а там и решим, - успокоился он. –

Еще не вечер, вся водка наша!»

- Сперва я думала, что он жадничать начнет. А потом все получилось, как

хотела.

- Да ты давай по порядку-то, - торопил Добряков.

- По порядку, - кивнула отяжелевшей головой Тоня и слегка заплетающимися

фразами повела рассказ дальше. – Придумала я, значит, ту бутылку, которую

он каждый вечер с собой приносил, вместе с ним распивать. Чтобы, то есть, ему меньше доставалось. Посчитала: один он пьет ее два часа, а со мной

вдвое меньше будет. Дети хоть уснут пораньше, и то ладно. Предложила ему

такой расклад. А он – хоть бы хны, согласился, как миленький. Обрадовался

даже. «Ну, - говорит, - женушка моя любимая, - как я рад, что ты меня

понимаешь, что поддерживаешь, то есть». И стали мы с ним почти каждый

вечер бутылочку эту приговаривать. Сядем рядком, выпьем ладком, закусим, поговорим по душам, песни уже не поем: дети спят. Он все понимать сразу

начал, и про детей вспомнил, ласковый такой стал, послушный. Ну вот,

выпьем бутылку, я ему и говорю: «Пойдем-ка спать, мой хороший, я так

соскучилась без мужнего тепла, сколько ночей одна засыпаю». А он, когда

один выжирал поллитру, никогда до кровати не доходил, каждый раз все под

стол сваливался, там и храпел остаток ночи. А тут – радуется даже, что его, как человека, зауважали, в постель приглашают. Встает, идет, и даже кое на

что его еще хватало, - Тоня грустно улыбнулась и махнула рукой: - А, катись

оно все!.. Давай покурим?

Добряков толкнул к ней пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Тоня глубоко

затянулась, выпустила густую тонкую струйку в потолок.

215

- Через девять месяцев Сережка родился, младший. Родился с дебилизмом

первой степени…

Добряков содрогнулся:

- Бог ты мой!

- Бог тут ни при чем, сами виноваты. Теперь вот расплачиваться всю жизнь.

Ребенок-то, может, ничего и не поймет, а каково мне? – Тоня всхлипнула, поперхнулась табачным дымом, закашлялась грудным, тяжелым кашлем.

Когда кашель прекратился, вытерла лицо кухонным полотенцем и спросила

уже спокойнее:

- У тебя можно будет помыться?

- Конечно, что за вопрос! Может, тебе немного выпить еще?

- Да у нас ничего и нету уже.

- Ну, по полстопки еще есть.

- Наливай, я потом еще схожу.

«Ну, вот и напрашиваться не пришлось», - с облегчением вздохнул Добряков

и разлил остатки водки. Они выпили, Тоня встала и спросила:

- Ну, покажешь, куда пройти.

Он провел ее в ванную, принес свежее полотенце.

- Купайся на здоровье, - сказал он. – Если что…

-Что? – она быстро оглянулась на него.

- Ну, если помочь…

- Чем помочь-то? – улыбнулась она.

216

- Спину потереть, например, - он отвел глаза в сторону и пояснил: - У меня

только губка тут, мочалки двуручной нет, спину мыть неудобно будет…

- Я подумаю, - сказала Тоня и дотронулась рукой до его двухдневной щетины:

- Хороший ты человек, спасибо тебе. А спину разрешу потереть, если

скажешь, что у тебя ко мне и вправду все серьезно.

Он ответил сразу, распаляемый нахлынувшими фантазиями:

- Серьезней не бывает.

- Тогда позову. Иди пока.

Он вернулся на кухню, повертел пустую бутылку, подумал о том, когда же

послать Тоню за новой – до или после, и понял, что никаких походов «до» не

получится: другое желание перебарывало в нем сейчас привычную тягу к

спиртному. Это было почти такое же сильное, откровенное желание, какое он

испытал несколько дней назад, вот так же случайно познакомившись с другой

женщиной, с той, которая запросто, с легким сердцем прошлась холодным

равнодушием по его лучшим чувствам.

«А ну ее! – в сердцах сплюнул он. – На мой век хватит. Вон их сколько

попадается каждый день!»

Он выглянул в коридор и прислушался. В ванной шумела вода, доносилось

негромкое пение. «Ну, скоро ты позовешь?» - едва терпел Добряков,

переминаясь с ноги на ногу. Словно услышав его, она громко крикнула из

ванной:

- Егор, иди!

Из ванной он нес ее на руках, завернутую в полотенце. Положил на кровать, откинул одеяло, быстро разделся, расшвыривая вещи в стороны, и только

после этого сорвал с нее полотенце…

217

12

Давным-давно, когда Добряков еще читал книги, в одной из них он встретил

полюбившуюся ему латинскую пословицу «Omne animal triste post coitum»13 и

тогда же выучил ее наизусть. Она поразила его прежде всего лаконизмом: это

ж надо, дивился он, всего пятью короткими словами сказано так много! А

еще удивила своей обескураживающей точностью, угодила, что называется,

не в бровь, а в глаз. В ту пору он вторично развелся и начинал втягиваться в

круговерть случайных связей, редкая из которых приносила ему не то что

вдохновение и окрыленность, а хотя бы полноценное физиологическое

удовлетворение. Каждый раз после бурных объятий он испытывал

опустошенность, усталость и отвращение – к любовнице, к жизни, к самому

интимному акту, так что нередко в его сознании вставал очевидный вопрос: а

стоило ли по большому счету всем этим заниматься, оправдывала ли

минутное удовольствие та выхолащивающая душу апатия, что являлась