О бедном монахе замолвите слово.

Правда, сейчас это была, скорее, небольшая лужа, но какие мои годы?

Истраченное за сегодня быстро восполнилось, и я приступил к прорыву на стадию Заложения Основ.

Я честно не хотел орать, но это было слишком болезненно. Мне было одновременно горячо и холодно, тело разбухало изнутри, словно я обпился тем чертовым пицзиу, а в точке даньтяня периодически возгорался пожар, который сменяла леденящая стужа, от чего я то покрывался инеем, то потел, словно в бане.

А!!!… О!!!… Ай!!!… Аааааа!!!!…

Для немногочисленных ночных прохожих эти крики звучали весьма жутко, наверное, думали они, что старый развратный алхимик таки сломил сопротивление прекрасной девы, и теперь у него брачная ночь.

Уф!!!… Ау!!!… УУУОУУУ!!!

А, может быть, мог бы подумать прохожий, это в город из леса ворвался орангутанг, поймал этого несчастного старика, и теперь у него брачная ночь.

Ух!!!… Ох!!!… АУУУУ!!!

Нет, весьма вероятно, этот чертов старый негодяй, что накануне поселился в гостинице, презрел заповеди предков, нашел себе в лесу орангутанга, и теперь у них обоих брачная ночь?

Я не хотел издавать эти ужасные звуки, но было очень больно, тем не менее, ничто не способно сломить волю этого старого Дао, и я непреклонно продолжал практику, пока не почувствовал, что вот оно! Вот оно!

Вот оно, проклятое пиво, что сейчас прорвется наружу!!!

Но, слава предкам и учителю Фангу, миновало. Я все-таки удержал в себе свой богатый внутренний мир, и достиг точки прорыва. В одно мгновение пространство в даньтяне расширилось в несколько раз, меня напоследок скрутило в бублик, а все, что на мне было надето, разлетелось в лоскуты.

Полежав и жалобно постонав немного, я воздвигся сначала на четыре кости, потом на ноги, и тяжело оперся на кстати подвернувшийся стол.

Немного пришел в себя.

Обнаружил, что:

— пиво пока при мне, но это ненадолго;

— одежды на мне больше нет, а есть тряпочки, распадающиеся, к тому же, на отдельные волокна;

— я весь покрыт липкой гадостью, которая воняла так, что мне захотелось оторвать себе нос и выкинуть его в окно;

— эта пилюля действительно богата Ци. Янь-ци. Слишком много чертовой Янь-ци!!!

От такого ее количества чугунную крепость приобретет и мужественность столетнего старца, что уж тут говорить о таком лихом практике, как этот Дао Ли!

И, спустя несколько мгновений, этот старый Дао уже мчался по безлюдной темной улице, замотанный в простыню; словно бесстрашный воин в белом плаще, с двумя копьями наперевес он летел сквозь тьму туда, где можно стравить это ужасное давление в баках, и в ушах его гремел зловещий хохот его мертвого учителя, похабно шутившего про «кулачное искусство».

Я очень плохо знал Цзегу, но подозревал, что нужные мне заведения расположены, либо недалеко от рынка, либо недалеко от пристани. У рынка — для тех, кто побогаче, у пристани, соответственно, для тех, кому очень надо, но денег мало. Деньги у меня были, и, размахивая метлой, кошельком и всем остальным, я отправился сначала к рынку, ибо в заведения подороже можно было бы заодно и помыться.

А может быть, и одежда у них найдется?

Необходимое мне заведение располагалось в красивом доме, обозначенном для всех желающих горящими фонариками, подвешенными к стенам и крыше. Правда, у нас в Синнане фонарики вешались красные, а тут, почему-то, синие. Но, может, это такая особенность Цзегу? Местная изюминка, так сказать? И я, подобно разъяренному быку ворвался внутрь, открыв дверь не в ту сторону, отчего одна створка отвалилась, а вторая повисла на одной петле, и очутился в большом, ярко освещенном зале, заполненном целой толпой народа. Народ внимательно наблюдал за небольшим помостом, на котором изящный танец исполняла прекрасная девушка. Длинные волосы, большие, умело подведенные глаза, тонкие черты лица — ее, безусловно, можно было бы назвать красавицей. Худоватая, правда, но она еще юна, и, должно быть, этот недостаток скоро исправится сам. Народ мало-помалу отвлекался от завораживающего танца, и оборачивался на меня, и во взглядах, обращенных на этого старого Дао, я видел интерес и одобрение.

Девушка на помосте прекратила свой танец, и, покачивая бедрами, сошла с помоста.

— У нас новый гость? — своим бархатным голосом спросила она, направляясь ко мне, и толпа послушно расступалась перед ней.

— Ээээ… Да! Мне бы надо!

— Тут всем надо, — засмеялась девушка.

Легкой походкой, словно облачко тумана, с порывом теплого утреннего ветерка летящее над рисовым полем, приблизилась она ко мне, и в руках ее появился длинный тонкий кинжал и пустые ножны от него.

— Выбери, что тебе нравится, незнакомец! — кажется, ее волшебный голос я мог бы слушать вечно. Ее волосами — любоваться до конца жизни. В ее глазах — тонуть, и никогда не достигнуть дна, ее улыбкой — наслаждаться вечно, ее точеной шейкой…

Я посмотрел на ее шею, и понял, что ошибся адресом.

И, кажется, начал догадываться, отчего фонарики были синего цвета.

— Я, кажется, зашел не туда… — проблеял я, осознавая глубину разверзшейся передо мной пропасти.