О Боге Живом

Не безличный закон, а живая творческая сила Того, Кто сотворил человека и мир. Не приказ деспота его подданным, а личное требование отца, предъявленное такому-то его сыну, такой-то его дочери. Любящая воля по отношению именно к этому или к этой, всегда единственным... И не только требование, но и живая сила, поддерживающая и помогающая. Иначе говоря - благодать. Дело любви, которое и приводит к тому, что требование может быть услышано и исполнено. Сила любви, которая дарует все: и бытие, и возможность делать, и самое делание. Но этим самим я лично приобретаю то, что благодаря этому есть, что становится возможным и что делается: это - согласие Всемогущего со свободой. Тайна же этого согласия в том, что чем могущественнее сила благодати, тем свободнее свобода владеет самой собой. Не неподвижные требования, такие, что если одного из них не исполнить, то воля Божия обращалась бы этим впустую, все ломалось бы и все было бы кончено, - но любвеобильное творчество из вечной новизны, направляемое непрестанной заботой отца о его детище. Бог сопутствует происходящему, содействует свободе. Такова несказанная тайна Его долготерпения, лишь потому возможная, что Он воистину Живой и беспредельно-мощно Живой.

И теперь мы можем понять, каким образом «божественное поучение наставляет нас» просить: «Да будет воля Твоя».

Вот что получается: чем более глубоко человек становится христианином, тем обостреннее становится у него забота о свершении воли Божией, сознание того, что эта воля - самое драгоценное из всего, а вместе с тем и самое хрупкое и самое мощное. Его тревога за волю Божию углубляется тем более, что он знает свою собственную нищету, ненадежность и грешность. Внедряясь все больше и больше в человеческую душу, эта тревога обращается к Владыке мира и Его просит о том, чтобы Он Сам охранял и свершал высочайшую ценность, которая одна придает смысл всему. А вместе с этим растет упование, что так и будет, что эта слабость восторжествует над всякой противящейся силой.

Глубоко в себе христианин носит «страх Божий» - как бы не выпасть ив этой святой воли Отца, тревогу - как бы не повредить красоту этой воли, как бы не лишиться этого невозместимого смысла. И оттого он просит Бога о долготерпении. Но с другой стороны христианин говорит в сердце своем: Не может того быть, чтоб воля Божия была тщетной. Ведь могло казаться, что грех разрушил волю Божию относительно мира. Но тогда совершилось невероятное, пришло искупление и стало даже возможным говорить о «блаженной вине» павших людей. И творение, казавшееся погубленным, - разве не оказалось оно переключенным на чаяние «нового неба и новой земли»?

Только нельзя из этого делать для себя самого слишком успокоительные заключения. Необходимо упорствовать в этой великой и глубокой тревоге за волю Божию, необходимо бодрствовать и действовать.

Раскаяние

Когда Моисей, пасший стада на горе Хориве, был призван Богом, он увидал пылающий куст, горевший и не сгоравший. Он хотел было подойти ближе и посмотреть, что это такое, но услыхал голос: «Не приближайся! И разуй ноги свои! Ибо место это - земля святая». Мы дерзнули размышлять о том, Кто Он, Тот, Кого Священное Писание именует Богом Живым, и уже мы услыхали повеление: «Разуй ноги свои!» Обувь в которой мы иначе ходим повсюду, все измеряя уверенным шагом, - наши представления, иначе оправдывающиеся везде, - тут уже не могут нам пригодиться. С ними мы доходим до некоторого предела; а там надо «разуться» и все это отложить. И мы замечаем, что тогда-то и начинается все самое настоящее. Тут - тайна; но в этой тайне начинает ощущать свою подлинную родину то самое глубокое, что в нас есть: наше сердце.

«Сердцем» Священное Писание называет то, посредством чего мы получаем наиболее глубокое познание Бога. В деле познания Бога разум тоже имеет свое назначение, благое и ясное, предуказанное ему Самим Творцом. Но когда разум выполнил свое назначение и дальше продвигаться не может - притом с той особенностью, что он сам замечает, почему это так: потому что тут начинается нечто большее, чем он сам, - и когда в то же время сердце чувствует, что достигает самого настоящего, - вот тогда мы стоим перед Богом Живым.

А то место, где горит несгорающий куст, называется раскаянием.

Ребенок сделал, чего не должен был делать. Мать это увидала и бранит его. Собственное чувство и слова матери сплетаются в одно, ребенок начинает сознавать, что совершил проступок, и об этом жалеет. Но когда горе изжито и мать говорит «Я тебя прощаю», ребенок утешается.

Теперь мать объясняет ребенку, что когда он поступил плохо, это видел Бог: это было плохо перед Богом, а не только перед матерью. Внутреннее сожаление теперь обращается к Богу, доброму но и строгому, Которого проступок прогневил. Если мать затем говорит: «Не делай этого больше, и Бог тебя простит», - то тогда ребенок утешается, вероятно, еще глубже. Он чувствует витающую здесь тайну.