О братьях «не наших и не меньших»

Андреич мой прямо-таки лучился от переполнявших его эмоций. Я же, наоборот, чувствовал себя полностью опустошённым, как то ведро, на котором сейчас сидел. Меня вдруг охватили апатия и вялость. Андреич же был полон сил и энергии, подключи к нему сейчас какой-нибудь агрегат — и тот заработает, набирая обороты!

Он подхватил корзинку и отправился с ней в угол, где находилась та злополучная клетка, так ужаснувшая меня своим неординарным содержимым. Я лениво наблюдал, как он бережно устанавливает корзинку, потом аккуратно укутывает её старым ватником, сдёрнутым с гвоздя. В каждом движении и жесте сквозили прямо-таки отеческая забота и нежность. Ну, надо же, какой пример подрастающему поколению.

Я посмотрел на Джулию, «розово-плюшевая» мне определённо нравилась, было в ней что-то, помимо очаровательных глаз. Вон как ревниво следит за старым, переживает, беспокоится, как бы чего не вышло с её драгоценными яйцами. А Андреич, руки в боки, уже возле клетки с маленькими уродцами и приглядывается. Между прочим, там есть на что глаз положить.

— М-да, детишки… Детишечки… Лапочки-лапоньки, мальчики-девочки, новые поколения, очередная формация. А воспроизведение популяций — что может быть естественней и насущней для природы и в то же время является её основной задачей и функцией? И сколько скрытых возможностей задачи эти решать! Возможности, которые нам и не снились!.. Да, друг Горацио?

— Ага… По бим-бом-брамселям, — неожиданно к месту вспомнил я «Малыша» любимых Стругацких, одновременно пытаясь уловить, о чём это он.

— Во-во, по этим самым… И природа, друг Евгений, никогда не остановится на достигнутом, потому что стасис для неё — это, в сущности, смерть, это небытиё, а это не совсем то, что задумывалось природой. И ещё, Евгений, она не терпит пустоты, кроме, пожалуй, вакуума, да и то пустота там — понятие относительное, — он отошёл от клетки, где как раз пустотой-то и не пахло, снял маску, сунул в карман и подошёл ближе, встав чуть сбоку от лампочки; лицо его при этом тут же вылепилось чёрно-белым трафаретом, как на гравюре, живыми оставались лишь выразительные, умные глаза; глаза эти, сощурившись, с интересом смотрели на меня. — Кстати, а что это — по бим-бум… э-э… и так далее?

Я лишь вздохнул: не пересказывать же ему, в самом деле, сюжет «Малыша» и не объяснять, в связи с чем гуляло там это «по бим-бом-брамселям»? Меня занимало совсем другое.

— Не бери в голову, просто к слову пришлось… Лучше растолкуй поподробнее, что тут у тебя творится? Не сарай, а ходячая кунсткамера! Жду объяснений, и желательно без философии.

Теперь вздохнул Андреич.

— Да уж, объяснять, как вершатся чудеса — самое неблагодарное и маловразумительное занятие на свете, по-моему. А тут больше, чем чудо. Невероятность, помноженная на невозможность — вот первое, что приходит в голову от всего увиденного и прочувствованного, — он замолк на секунду, о чём-то подумал и продолжил: — Знаешь, Ньютон уже на излёте лет как-то заметил в узком кругу, что небеса над нами могут быть заполнены существами, чья природа, возможно, будет нам совершенно непонятна, ибо кто задумается о природе жизни вообще, тот сделает очевидный вывод, что для неё нет ничего невозможного в принципе. И отсюда он заключил, что иметь свободу выбора мест для заселения может быть гораздо более счастливым уделом, нежели привязанность к одной-единственной сфере обитания… Старик как в воду глядел! Я о нашем случае. Ведь пределов познания мира и Вселенной не существует, это всё же бесконечный процесс, взять хотя бы промышленную революцию. А сознание? Игры разума? В философии, кстати, есть такое понятие, за дословность не ручаюсь, но примерно так: натурализация субъективного восприятия окружающей действительности может происходить через объективную сферу…

— Короче, Склифосовский! — угрюмо и без сожаления перебил я его. Ведь просил же без философии, а он уже и Ньютона запряг! — Короче! Завязывай ты со своей философией, Андреич, и ответь конкретно — это кто и откуда?

Я, в отсутствие остальных братьев «не наших и не меньших», указал на Джулию, которая продолжала смотреть в ту сторону, куда унесли её яйца. Профиль являл умопомрачительное зрелище — хобот, рог и полукружье громадного уха. Да плюс бархатистая нежная розовая шёрстка. Словом, живая мягкая игрушка! Только вот изготовленная не у нас на Земле.