О чем говорят президенты? Секреты первых лиц

Косыгин, возглавлявший правительство, на практике был лишен возможности принимать какие-либо внешнеполитические решения. В то время как Брежнев, Генеральный секретарь, то есть глава партии, обладал всей мыслимой и немыслимой полнотой власти в стране. Поэтому было крайне важно, чтобы Брандт и Бар как можно скорее ощутили эти политические реалии и успешно прошли между Сциллой и Харибдой, не тратя усилий попусту.

Пять нашествий Бара в Москву

Из 12 месяцев 1970 года шесть статс-секретарь Эгон Бар провел в Москве. Его вихреобразные приезды напоминали разрушительные ураганы, после которых приходится долго восстанавливать здоровье, подорванное напряжением, бессонными ночами, тайными свиданиями. С самого начала мы с Валерием старались, как могли, помочь ему избежать ошибок при «освоении» новой и довольно необычной страны.

Уже первая из них была и неизбежной, и показательной. Из приземлившегося в подмосковном «Шереметьево» самолета статс-секретарь вышел на двадцатиградусный февральский мороз с ветром без головного убора. Жест был эффектным, но чреватым последствиями для здоровья, и Леднев тут же накрыл голову гостя собственной меховой ушанкой.

Благодаря своему поведению в Москве, Бар поначалу показался мне чуть ли не маньяком, одержимым идеей во что бы то ни стало и чуть ли не за один день добиться заключения договоров между нашими странами. Он считал, что в этот процесс должны быть немедленно втянуты обе Германии, однако, об их объединении Бар в ту пору еще открыто не говорил.

Но уже во второй приезд, в марте того же года, размышляя вслух о будущем своей страны, он заметил, что его печалит отчуждение, все более ощутимое в отношениях между восточными и западными немцами.

— Преодолеть его будет куда сложнее, нежели границы, которые рано или поздно и так падут.

Наблюдая за тем, что происходит в Германии сегодня, следует отдать должное верности пророчества, сделанного почти четверть века назад.

Честно говоря, тогда, в семидесятом, такое заявление выглядело не более чем крайним проявлением политического темперамента.

Как-то во время ужина дома у Леднева немецкий гость сумел уединиться с нами и, несмотря на обилие съеденного и выпитого, предпочел светской беседе за столом рассказ о встрече с Громыко. Разговором с министром он был одновременно и возбужден, и подавлен, хотя мы, заранее зная о встрече, приложили все усилия, чтобы настроить его на возможно далекий от идиллического лад.

Тем не менее, оказалось, что к встрече с Громыко, как к смерти, живого человека подготовить нельзя.

Министр легко разрушал любой иммунитет неожиданной и неоправданной жесткостью. Это качество в советском МИДе той поры было превращено в культ. Те, кто удачливо умели копировать эту манеру, так называемые «жесткие переговорщики», мгновенно выслуживались и делали стремительную карьеру, ибо ценились министром, как адепты его школы, проповедовавшей «соковыжимание» из партнера.

Таких «асов» в МИДе была целая плеяда, главным из которых считался сам министр. Его прогрессирующая негибкость стала притчей во языцех во всем мире, что получило отражение в данной ему кличке «Мистер Нет».

По замыслу ее авторов, «Мистер Ноу» должен был, видимо, сделать выводы и каким-то образом попытаться опровергнуть саркастическую оценку его личности как политика. Но ничуть не бывало. Глава МИДа ею гордился и воспринимал, как почетный титул.

Итак, первая встреча с Громыко у статс-секретаря Эгона Бара ни восторга, ни энтузиазма не вызвала. Но в пессимизм он тоже не впал:

— Все должно начинаться с «Нет», — шутил он, и продолжал свою линию с удивительным упорством, напоминая нам порой морского ныряльщика.

Он выныривал из самолета в «Шереметьево» и тут же отправлялся на переговоры с Громыко или его подчиненными, начиная с того места, на котором они остановились в предыдущий его приезд. А израсходовав запас энергии, возвращался в Бонн, чтобы, заглотав свежую порцию кислорода, вновь очень скоро вернуться в Москву.

Длилось это полгода.

А в Германии тем временем переговоры, которые вел в Москве Бар, стали объектом ожесточенной дискуссии. Ход дебатов давал основания довольно мрачных прогнозов: становилось ясно, что даже в случае успешного подписания договоров в Москве, они могут «застрять» в бундестаге, а значит, вся проделанная работа уйдет в песок. Мы решили использовать складывавшуюся ситуацию, чтобы как-то повлиять на Громыко.

Латте помог нам быстро собрать опубликованные и неофициальные негативные высказывания немецких политиков по поводу советско-германских договоров. Один экземпляр этого обзора я передал Андропову с тем, чтобы он ознакомил с ним Брежнева, другой же, воспользовавшись очередным приглашением, вручил лично Громыко.