О чем говорят президенты? Секреты первых лиц

В течение всей войны, а особенно в конце ее, оказавшись в разрушенном Берлине, я постоянно жил с ощущением нашей скорой встречи. К сожалению, предчувствие меня обмануло.

После инцидента с отцом Адика я больше не видел. А с наступившим летом он, не попрощавшись со мной, вскоре уехал в Германию.

Несколько месяцев спустя, промозглым и холодным утром конца ноября, когда предрассветная мгла сулит только мокрый снег и скуку, а грязь липнет к подошвам, я понуро брел в школу. Поравнявшись с полуподвальным окном немецкого особняка, я услышал тихий оклик. Фрамуга приоткрылась, но лица разглядеть было нельзя. Голос же был знаком: это мать Адика!

— Адик тоже ходит в школу, — тщательно выговаривала она по-русски очень тихо. — Он часто вспоминает о тебе и просил передать вот это…

Я наклонился и осторожно взял ощупью из протянутой руки небольшую прямоугольную коробочку.

— Ты очень добрый мальчик! — После чего уже совсем едва слышно по-немецки добавила: — Gott ist mit dir! («Да сохранит тебя Господь!»)

Дойдя до первого освещенного перекрестка, я оглядел предмет. Это оказалась пачка сигарет, что и вовсе меня озадачило: Адик прекрасно знал, что я не курил никогда, даже в начальных классах, когда пробуют все мальчишки. Потому выбор подарка поставил меня в тупик.

К счастью, в те времена мальчишки ничего просто так не выбрасывали. Войдя в класс, я под осуждающими взглядами одноклассников вскрыл пачку. Сигареты оказались шоколадными! Признаться, шокирован я был не меньше, чем весь класс. Думаю, не только потому, что шоколад был вкусным, а нам постоянно хотелось есть. В тот день во мне окончательно укрепилось искреннее уважение к нации, которая, если моет тротуары, то с мылом, а если употребляет сигареты, то вкусные, из шоколада.

С годами изменилось многое, но уважение осталось. Сегодня, спустя полвека, я часто сворачиваю в Гагаринский переулок, подолгу стою у родительского дома, где вырос, а также у соседнего, в подвале которого жил Адик. Теперь этот особняк принадлежит американскому корреспонденту Тэду Стивенсу и его русской жене Нине. Проходя мимо полуподвального окна, я всегда на секунду замираю, ожидая тихого оклика и жеста мягкой женской руки, протягивающей мне на ладони пачку шоколадных сигарет. Вместо этого обычно слышны из верхних окон пьяные крики и русская брань юнцов и девиц, гостей американо-русской семьи.

Другим фасадом дом наш примыкал к зданию школы, где на первых порах обучались дети австрийских революционеров — «шутцбундовцев». Обычно они маршировали по улицам, одетые в короткие кожаные штаны, с тамбурмажором впереди. Говорили они только по-немецки, но вели себя столь вызывающе, что каждый футбольный матч с ними неизменно заканчивался дракой. От встреч с ними в моей памяти не осталось ничего примечательного, разве что разбитый нос, который с той поры в переносице стал вдвое шире, чем задумала его природа.

С окончанием войны я некоторое время оставался в Берлине, где с перерывами работал в так называемой «союзнической военной администрации в Германии». Я был прикомандирован к той части Администрации, которая занималась уничтожением военного потенциала разгромленного рейха. В составе группы специалистов разъезжал по стране в поисках сокрытых военных сокровищ, которых на деле почти не оказалось. Но опыт этот до сих пор считаю неоценимым, ибо смог воочию наблюдать возрождение из пепла немецкого Феникса. Меня навсегда и глубоко впечатлило, какие гигантские усилия прилагала целая нация, стремясь как можно скорее преодолеть разрушенное прошлое.

Впереди меня ожидали пять лет обучения в военной академии, сулившие по окончании военно-дипломатическую карьеру и должность военного атташе в одной из европейских стран.

Случилось же все иначе: закрывая окончательно преступно репрессивную страницу эпохи Берия, пришедший к власти Н.Хрущев распорядился обновить кадровый состав министерства госбезопасности, и по окончании военной академии весь курс был направлен в распоряжение вновь образованного Комитета государственной безопасности. Лишь двоим из моих сокурсников удалось остаться в армии, доказав свою непригодность к службе в КГБ. Зная, как остро переживал я такой поворот судьбы, они рекомендовали и мне поступить так же.

Что я и попытался сделать, однако в своем рвении переусердствовал и вместо армии оказался в самом кадровом низу все тех же «органов». Единственной положительной стороной этой метаморфозы можно считать минимум служебных обязанностей и массу свободного времени.

Последнее обстоятельство дало мне возможность заняться тем, о чем я давно мечтал — журналистикой. Свои опусы я направлял в самые различные газеты и журналы под самыми разными псевдонимами, ибо тематика их была до чрезвычайности разнообразной — от спорта до лирических новелл, включая фельетоны на темы быта. Этот новый вид деятельности принес мне минимум денег и максимум друзей, всегда готовых поучаствовать в застолье по случаю очередной публикации.