О чем грустят кипарисы

«Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками… Внизу передо мною пестреет чистенький новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, — а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы всё синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом… Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребёнка…» Прелесть, правда? Умереть можно. Пятёрку заработала…

Медленно, нога за ногу, иду по коридору общежития, думаю, раздеваться не буду, мыться не буду, есть-пить не буду, всё потом, сначала посплю немножко… Увидела через приоткрытую дверь висящую на стене мандолину, зашла в комнату. На четырёх кроватях спали девушки. Присела на табуретку. «Где-то стреляли, не переставая, тяжёлые орудия, и на этом громовом фоне я услышала нежный стон мандолины.

Лейла, чистенькая, похудевшая, ждала меня.

— Ты где пропадала? Я тут с голоду умираю, а тебя нет и нет. С каким-нибудь джигитом по степи шлялась» знаю я тебя. Не оправдывайся.

Помогла мне раздеться, приготовила чистое полотенце. И всё старалась меня рассмешить. Глядим друг на друга, не наглядимся.

Ночь семьсот третья

Мне снилось, что я с Темир-шейхом иду по какому-то мёртвому городу. Под ногами щебень, по сторонам груды скрюченного металла, мотки колючей проволоки» обломки самолётов с намалёванными на них свастиками и крестами, изогнутые, похожие на гигантских змей, стволы пушек. Мой спутник молча указывает то в одну сторону, то в другую, я должна что-то запомнить, это очень важно, но никак не могу сообразить, что именно.

Прямо перед нами в клубах дыма появляется бронзовая фигура, лишённая головы, я хочу остановиться, прочесть надпись, но Темир-шейх увлекает меня дальше.

Подходим к узкому, длинному оврагу. Он почти доверху заполнен тем же металлоломом, но стволы, обвитые колючей проволокой, извиваются, шевелятся. «Ещё живые, — говорит Темир-шейх. — Запомни этот овраг».

Я проснулась, подумала: какой ужас. Перевернулась на другой бок и снова уснула.

Вижу во сне тот же овраг, но вместо Темир-шейха рядом со мной стоит Валя, налей белое платье, в руках — большой букет полевых цветов. «Не упади», — предупреждаю я её и окончательно просыпаюсь.

Голова тяжёлая, вроде и не спала. Побежала в штаб.

После разбора полётов выступила Рачкевич.

— Месяц назад, накануне нашего наступления, — сказала она, полистав блокнот, — бывший командующий немецко-фашистскими войсками в Крыму генерал-полковник Енеке возвестил: «Крым на замке. В мире ещё нет такой силы, которая была бы способна прорвать немецкую оборону на Перекопе и Сиваше. Пусть немецкие и румынские солдаты спокойно отдыхают в окопах. Путь большевикам в Крым навсегда отрезан».

Прошло тридцать дней. Десятки тысяч немецких и румынских солдат «отдыхают» в земле. Оставшиеся в живых загнаны за последний оборонительный обвод. Преемником Енеке, как вы знаете, стал генерал Альмендингер. В одном из последних его приказов войскам говорится: «Я получил приказ защищать каждую пядь. Севастопольского плацдарма. Его значение вы понимаете. Я требую, чтобы все солдаты оборонялись до последнего в полном смысле этого слова, чтобы никто не отходил и удерживал бы каждую траншею, каждую воронку и каждый окоп». А один из искателей счастья на крымских берегах, командир полка, видимо, решил перещеголять генерала, воодушевить своих приунывших головорезов такой фразой: «Русские держали Севастополь восемь месяцев. Мы будем его держать восемь лет».

— Типичный случай, — усмехнувшись, сказала Вера Белик.

Дружный смех, возгласы:

— Научились молоть языком у Геббельса.

— Взять бы в плен этих пустобрёхов.

— Восьми дней не продержатся.

— Могилу свою защищают, а не плацдарм.

Рачкевич продолжала:

— Наши войска почти вплотную подошли к Сапун-горе. Это ключевая позиция на подступах к городу. По опорным пунктам вражеской обороны наносят удары «катюши», тяжёлая артиллерия, танки, авиация. Боевые действия нашего полка — лишь малая часть этой огненной лавины. Подавляя огневые точки противника, стирая с лица земли укрепления, уничтожая живую. силу фашистов, мы сохраняем жизнь наших солдат и увеличиваем их наступательный порыв. Каждая бомба, попавшая в цель, — это шаг к победе, это удар по башке Гитлера и по языку Геббельса.

За месяц боёв 17-я фашистская армия уменьшилась более чем наполовину. Гитлеровцы прижаты к морю, и только капитуляция может спасти их — от поголовной гибели.

С моря Севастополь блокирован кораблями и авиацией Черноморского флота, об уничтожении которого фашисты объявили ещё в начале войны. Как всегда, они желаемое выдавали за действительное.