О чем я говорю, когда говорю о беге

Почти такой же, как в Нью-Йорке. Усвоив полученный там урок, на этот раз я довольно жестко контролировал себя во время первой половины забега. Я не увеличивал темп, чтобы поберечь силы. Я получал удовольствие от бега, наслаждался видами, готовясь к моменту, когда наконец смогу совершить рывок. Но этот момент так и не наступил. На промежутке между тридцатым и тридцать пятым километрами, там, где Холм разбитых надежд[10], я еще чувствовал себя абсолютно нормально. Друзья, которые поджидали меня у холма для моральной поддержки, потом говорили, что я выглядел отлично. Я бежал вверх, улыбаясь, и махал им рукой. Я был уверен, что если дальше все пойдет в том же духе, то ближе к концу я смогу набрать темп и показать достойный результат. Но после того как я миновал Кливленд-серкл и вбежал в бостонский даунтаун, ноги вдруг отяжелели. Навалилась усталость. Никаких судорог не было, но на последних километрах трассы, уже за мостом Бостонского университета, я еле плелся. О том, чтобы прибавить скорости, не могло быть и речи.

Конечно же, я добежал до финиша. Под небом, неаккуратно затянутым облаками, я пробежал без единой остановки сорок два километра и пересек финишную черту, расположенную напротив Пруденшл-центра. Я завернулся в серебристое спасательное покрывало, чтобы не замерзнуть, и получил из рук волонтеров медаль. Волна схлынула – я почувствовал великое облегчение от того, что больше никуда не нужно бежать. Пробежать марафон – это замечательно. Это достижение, но. Но я был недоволен результатом. Обычно, едва финишировав, я начинаю предвкушать кружку холодного «Сэма Адамса». Но сейчас мне совершенно не хотелось пива. Мой организм, буквально каждый орган, был на грани физического истощения.

«Да что с тобой? Что случилось? – удивленно спросила жена, встречавшая меня на финише. – Тренировался ты вроде достаточно, да и слабым тебя не назовешь».

Так что же в самом деле случилось? Я не знал, что и думать. Может быть, это просто возраст? А может быть, причина в другом, в чем-то важном, может, чего-то я недоглядел? В любом случае все эти «может быть» говорят о том, что говорить, в общем-то, и не о чем. Разговор иссякает, как ручеек, бесшумно и неотвратимо исчезающий в песках пустыни.

Одно знаю наверняка. Вплоть до того дня, когда я снова смогу сказать себе: «Молодец, хорошо сегодня пробежал», – я буду продолжать бегать марафоны. Даже когда я стану очень старым и окружающие будут говорить мне: «Мураками-сан, хватит вам, уж в ваши-то годы», – я все равно буду бегать. До тех пор, пока мне это будет по силам. И пусть с каждым разом у меня будет уходить все больше времени, я буду стараться – все усердней – добежать до финиша. Во что бы то ни стало. Люди могут говорить, что хотят, – меня это не волнует. Таков уж я от природы. Каждому свое – скорпион жалит, цикада цепляется за дерево, лосось возвращается на нерест в родную реку, дикие гуси выбирают себе пару на всю жизнь.

Не слышно музыки из «Рокки», да и заката, в который можно было бы достойно уйти, что-то не наблюдается. Такой вот у этой истории финал, банальный, как резиновые спортивные тапочки. Антикульминация, если вам угодно. Попробуйте сделать из этой книжки сценарий, и голливудский продюсер, кинув взгляд на последнюю страницу, не задумываясь отправит рукопись в мусорную корзину. Но не могу сказать, что этот финал противоречит моему представлению о себе самом.

Я ведь стал бегуном не потому, что кто-то просил меня об этом. Точно так же, как я стал писателем не потому, что кто-то предложил мне им стать. Просто в один прекрасный день мне вдруг захотелось написать повесть. А в другой прекрасный день я решил заняться бегом – просто потому, что захотел. В жизни я всегда делал то, что считал нужным. Меня пытались остановить, меня отговаривали, но я не менял курса.

Вглядываюсь в небо над головой, пытаясь уловить в нем хоть подобие благосклонности. Но нет. Все, что я вижу, – это плывущие над Тихим океаном летние облака. Им нечего мне сказать. Облака бессловесны. Думаю, вообще не стоит на них смотреть. Вместо этого стоит заглянуть в себя самого, как в глубокий колодец. Сумею ли я разглядеть благосклонность там, в глубине? И снова нет. Все, что я вижу, – это моя индивидуальность, моя натура, упрямая, несговорчивая, зачастую эгоистичная, все так же не уверенная в себе и в каждой неприятной ситуации пытающаяся найти что-то смешное или кажущееся смешным. Я бреду по длинной пыльной дороге и несу свой характер, как старый чемодан. Не потому, что мне это нравится (что тут может нравиться? чемодан тяжелый и изрядно потертый) – просто больше мне нести нечего. Впрочем, я, пожалуй, уже к нему прикипел. Да-да.

Итак, теперь я ежедневно тренируюсь – готовлюсь к соревнованиям по триатлону, которые пройдут первого октября в городе Мураками, префектура Ниигата. А значит, мой чемодан все еще со мной. Зажав его в руке покрепче, я иду навстречу очередной антикульминации. Навстречу молчаливой зрелости в стиле барокко, или – назовем вещи своими именами – прямой дорогой в тупик.