О чем молчат вороны

Так я сидела на земле, пока не выплакала все слезы, а небо не потемнело. Наступила ночь – по-настоящему. Тень не вернулась. Возможно, это моя собственная смерть гнала меня туда, где мне положено находиться? Ответа я не знала, и сейчас мне было не до этого. Все силы ушли на то, чтобы отказаться от красок.

Я поднялась. С трудом. Может, лучше снова сесть? И все-таки я справилась. Сделала шаг, другой, третий. Теперь идти казалось проще, чем стоять, и я неспешно поплелась к отелю.

В папиной комнате горел свет, просачиваясь через щель в занавесках; он еще не лег. Или снова уснул со включенной лампой – хотя нет, время не такое уж позднее. Я расправила плечи, готовая увидеть его заплаканное лицо, и вошла в номер.

Он не плакал. Он сидел на стуле спиной ко мне и смотрел на стену, усеянную клейкими бумажками, собранными под тремя крупными заголовками: «ИЗОБЕЛ КЭТЧИН», «САРА БЛЮ» и «ДОМ».

Я удивленно вскинула брови.

– Пап, ты составил свою «стену размышлений»?

Он подпрыгнул от неожиданности.

– Бет! Ты вернулась! Я не знал, когда… Ты плакала?

Я только сейчас поняла, что глаза у меня красные и опухшие. Какая же я глупая! А ведь обычно так старалась скрывать от него свои слезы.

– Извини, – поспешно продолжил папа, – извини, что сорвался на тебе. Я не хотел, просто… Извини.

Я думала ему объяснить, что плакала не из-за этого, но сейчас была не в настроении обсуждать краски.

– Ничего страшного.

Папа не знал, что на это сказать, и я не могла подобрать слова. Наконец он махнул рукой на стену.

– Я составил примерную схему. Пытаюсь найти связи.

Он умолк и с надеждой посмотрел на меня.

Хочешь помириться, пап? Пообещай, что пойдешь на день рождения деды Джима.

Однако я не могла не оценить его попытку, и сил ссориться у меня не осталось, так что вместо этого я спросила:

– Думаешь, это все правда связано?

Папа просиял, радуясь, что добился отклика.

– Не знаю. Возможно. Только я никак не пойму, как сюда вписывается Сара. – Он в отчаянии взглянул на схему. – Зато уверен, что надо выяснить, видел ли кто-нибудь Александра Шольта после пожара или хотя бы разговаривал ли с ним.

– Отец его видел, – устало напомнила я. – Он сказал, что Александр уехал в город сегодня утром.

– Мне нужны другие свидетели.

Я не понимала, почему это так важно… Минутку. Усталость как рукой сняло.

– Думаешь, это Шольт сгорел в том доме? Зачем его отцу лгать?

– Чтобы защитить честь семьи? Выиграть время для Дерека Белла, чтобы тот успел скрыть все доказательства того, что Александр занимался чем-то незаконным, что бы это ни было. Или перевести деньги на другие счета, чтобы полиция их не обнаружила, когда будет расследовать убийство Александра.

Это звучало логично. Но только это.

– Если он умер первым, кто убил остальных? Белл?

– Может быть, но… – Папа покачал головой. – Не представляю его убийцей. Он выглядел искренне ошеломленным, когда нашлись тела.

Папа повернулся к стене и нахмурился. Я подошла и встала рядом с ним. Некоторые детали все еще казались размытыми, и мне не удавалось сложить из них картину.

Я понимала, что это своего рода победа: папа с головой ушел в работу. Еще несколько дней назад я была бы на седьмом небе от счастья, а теперь мне хотелось большего. Чтобы он поговорил с тетей Вив. Чтобы пошел на день рождения деды Джима. Чтобы заново наладил связь с миром. Потому что тогда я смогу…

Я отвернулась.

…смогу уйти.

Я любила папу, но теперь понимала то, чего не осознавала раньше, – по крайней мере не так отчетливо, как сейчас.

Мне здесь было не место.

Полицейский

Утром я стояла у окна, наблюдая за тем, как папа снимает со стены клейкие листочки, чтобы уберечь их от любопытных глаз тех, кто убирает комнаты. Мы полночи ломали голову над делом и так ни к чему и не пришли. Папа уснул, а я стала мерить шагами комнату, размышляя… Не только о расследовании.

Я застряла между мирами и полностью не принадлежала ни одному. И не могла ничего с этим поделать, пока папа не изменится. Я хотела помочь ему стать Майклом Теллер, который принимает свою дочь такой, какая она есть сейчас. А если этого не произойдет, мне придется остаться здесь навсегда. Хоть и не хочется думать о том, как уныло будут проходить года этого полусуществования. Не хочется думать о том, что камнем лежит на душе и тянет к земле. Хочется быть девочкой-бабочкой – пусть я и не могу улететь.

Папа слишком долго возился с бумажками. Он рисковал опоздать на встречу с полицейскими из города, которые прибыли сюда рано утром. Я посмотрела на него и обнаружила, что на стене висит всего один листочек, с надписью «САРА БЛЮ». Папа все тянулся ее отклеить, но отнимал руку.

– Ты нашел связь между Сарой и остальными? – спросила я.

– Нет.

Он наконец снял бумажку, но не положил к другим в свой чемодан. Она осталась у него на ладони, и папа держал ее так, словно это было нечто очень ценное и хрупкое.