О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного

Ответственной за эту «спекулятивную вакханалию» Берков назвал ограниченную группу буржуазных интеллигентов, державших «в темноте и невежестве порабощенные широкие народные массы, не знавшие не только о Пушкине, но и о том, как добиться лучшего будущего» (ученый также заметил, что против этих спекуляций неизменно выступала прогрессивная общественность). «Только Великая Пролетарская Революция, давшая свободу многочисленным народам нашей страны, — заключал пушкинист, — создала предпосылки для того, чтобы подготовка к столетию со дня гибели гениального поэта превратилась в исторический праздник социалистической культуры»[520]. В самом деле, результатом деятельности комиссии Горького (сам он не дожил до ее апофеоза в 1937 году) и различных патриотических инициатив «снизу» стало массовое присвоение имени Пушкина клубам, библиотекам, театрам, кинотеатрам, музеям, школам, институтам и университетам, колхозам, станциям, домам и паркам культуры, скверам, улицам, площадям и даже одной больнице.

Совершенно очевидно, что название кафе на Пушкинской площади должно было восприниматься Горьким как прямое и злоумышленное (мелкобуржуазное) покушение на смысл и задачу только что созданной комиссии «по увековечению памяти великого поэта и широкой популяризации его творчества среди трудящихся». Более того, такой «титул» кафе, по Горькому, открывал возможность для злопыхательского смеха врагов страны, то есть был не локально-московским инцидентом, а диверсией, чреватой международными последствиями (шутливое письмо из Москвы Бэйрда является подтверждением такого «смехового» резонанса). Наконец, гнев Горького имел и символико-пространственное объяснение: открытие кафе имени Пушкина (с «буржуазными» кушаньями, танцами и, разумеетя, джазом, который постоянно пропагандировала на своих страницах «пошлая» «Вечерка») на углу главной московской магистрали, названной в честь главного писателя новой эпохи, и главной культурной площади Москвы с главным литературным памятником в центре представляло собой эстетическое кощунство, требовавшее вмешательства партийной прессы и городских властей.

Каганович ответил Горькому 29 октября:

Байдары. Тессели. Горькому. Первое Ваше совершенно правильное предложение об отмене наименования кафе имени Пушкина Московский комитет принял, наказал виновных. К сожалению, этот совет Моснарпиту внес, как оказывается, Михаил Кольцов, от которого Московский Комитет затребовал объяснения. Установлен порядок, что впредь названия предприятиям могут присваиваться только с разрешения Моссовета[521].

Из этого ответа становится ясно, что инициатором создания кафе был знаменитый журналист, общественный деятель, редактор «Огонька» и будущий редактор «Крокодила» Михаил Кольцов, который также являлся членом Комитета по увековечению Пушкина. Инцидент имел два непосредственных административно-бюрократических последствия: (1) название отменили и (2) забрали у Моснарпита право называть заведения питания по своему желанию; теперь это была прерогатива МК партии и лично тов. Кагановича. Власть партии над именованием (и переименованием) всех объектов советской жизни (назовем ее «советско-партийный адамизм») стала еще сильнее.

Пошлость

Еще до ответа Кагановича Горькому, 13 октября 1935 года в «Правде» вышел (также инспирированный разгневанным Горьким) небольшой фельетон Демьяна Бедного «О пошлости», включавший стихотворное переложение строфы из пушкинского «Памятника» (корреспондент European Press «заменил» в своем пересказе фельетона эти строки на образ ожившего памятника Пушкина, устыдившегося названия кафе). Объектом критики Бедного стала вульгаризация и коммерциализация образа великого поэта, но в подтексте, как мы полагаем, он метил в конкретных литературных оппонентов.