О чем мы говорим, когда говорим об Анне Франк

Трев вопросительно смотрит на меня. Я собираюсь было пожать плечами, но при Марке не смею. Трев бросает на нас презрительный взгляд и направляется к выходу.

— На тренировку, — бросает он мне, снимая ключи от машины с крючка у гаражной двери.

— Полный бак! — кричу ему в догонку.

— Тут можно за руль с шестнадцати? С ума сошли, — фыркает Марк.

* * *

— Ну, так какими судьбами? — завожу я разговор. — После стольких-то лет?

Я на безопасном расстоянии от Дэбби, но от выражения на ее лице мне никуда не деться.

— Что, я должен был в курсе? Черт, Дэбби мне что-то говорила… Ну точно говорила. Виноват.

— Это все из-за матери, — отвечает Марк. — Мать совсем плоха, и отец стареет, хотя раньше приезжали к нам сами каждый год на Суккот, ну ты понимаешь.

— Я в курсе праздников.

— Ну да, они приезжали на Суккот и на Песах. Теперь состарились, летать больше не могут, ну я и решил их навестить, пока они живы. Мы в Штатах не были уже…

— Да уж, — соглашается Лорен. — Подумать страшно, как давно не были. Лет десять. Нет, двенадцать. С детьми не поездишь, пока не подрастут хотя бы старшие. Это вообще в первый раз, — говорит она, плюхаясь на диван, — в первый раз за все это время, что мы не под одной крышей с детьми. Вот это да… Нет, серьезно, ужасно странно. Аж голова кружится. Под «кружится» я имею ввиду, — Лорен встает и кружится по-девчачьи, — просто крыша едет.

— Как ты справляешься? — интересуется Дэбби. — Десять детей! Ужасно интересно.

И тут меня осеняет.

— Я забыл принести выпить, — говорю я Марку.

— Ну да, выпить. Вот как мы справляемся, — отзывается Лорен.

* * *

Мы снова на кухне — за столом и за бутылкой водки. Я не пью днем по воскресениям, но зная, что предстоит целый день в компании Марка, я, пожалуй, не откажусь. Дэбби тоже себе наливает, но у нее свои причины. Они с Лорен ностальгируют по веселому прошлому. По тому маленькому отрезку времени, который они, две только что оперившиеся молодые особы, провели в Нью-Йорке на пороге взрослой жизни. Видно было, как они счастливы снова быть вместе, как они празднуют встречу и захлебываются от эмоций.

— Мы вообще-то себе этого не позволяем, — оправдывается Дэбби, уговаривая уже вторую рюмку. — Это редкость в последнее время. Мы стараемся вообще не употреблять алкоголь при сыне. У него переходный возраст, и лучше при нем не пить. У него вдруг проснулся интерес ко всему этому.

— А я рад, что он хоть чем-то интересуется, — замечаю я.

— Я имею ввиду, что мы не должны демонстрировать подростку, что выпивать — это здорово, — протестует Дэбби.

Лорен улыбается, поправляя парик.

— А им хоть что-то в нас здорово?

Я смеюсь в ответ. Правда, она мне все больше и больше нравится.

— Это все ваши возрастные ограничения виноваты, — вступает Марк. — Все эти американские пуританские штучки: запрет на алкоголь до 21 года, например. В Израиле никому до этого дела нет, так молодежь и внимания на алкоголь не обращает. Кроме иностранных рабочих по пятницам, никого и не увидишь пьяным.

— Иностранных рабочих и русских, — добавляет Лорен.

— Ах да, русские иммигранты. Это вообще отдельный разговор. Многие из них и не евреи даже.

— Как это? — интересуюсь я.

— Ну это все наследование по материнской линии, — начинает объяснять Марк. — Эфиопы, например — обращенные евреи.

Дэбби не хочет о политике. Она сидит напротив меня, я — между гостями, так что ей пришлось перегнуться через наш круглый стол, чтобы схватить меня за руку.

— Налей мне еще, — просит она.

Дэбби переводит разговор на родителей Марка.

— Как они? — спрашивает она и напускает серьезный вид. — Как они, держатся?

Дэбби искренне интересуется стариками Марка, потому что они пережили Холокост. Она охвачена нездоровым переживанием по поводу того, что это поколение уходит. Поймите меня правильно, мне тоже это важно. Просто я считаю, что есть здоровые переживания и есть нездоровые, как у Дэбби, потому что она очень, очень много об этом думает. «А вы знаете» — может она спросить ни с того ни с сего: «что ветераны Второй Мировой умирают по тысяче в день?»

— Ну что я могу сказать, — начинает Марк. — Мать моя очень больная женщина. Отец, он не сдается. Крепкий орешек.

— Да уж, — я с серьезным видом смотрю на бокал и качаю головой, — они вообще потрясающие люди.

— Кто они? — спрашивает Марк. — Отцы?

Я поднимаю глаза и вижу, как все уставились на меня. — Пережившие Холокост, — говорю я, чувствуя, что нажимаю не на ту кнопку.

— Да разные они, эти пережившие Холокост, как и все другие люди, — говорит Марк. — Хотя, — смется он, — в районе, где мои родители, только эти и живут.

— Это надо видеть, — говорит Лорен. — Весь этот Кармел-Лейк, он как лагерь для перемещенных, только с бильярдным залом. Они все там собрались.

— Кто-то кому-то рассказал, и все за ним. С ума сойти. Через всю Европу в Штаты, и вот, под конец жизни, все опять собрались в одном месте.

— Расскажи про тот смешной случай, — просит Лорен. — Расскажи, Юри.

— Расскажи, — просит Дэбби.