О чем рассказали мертвые

Аделия думала, что этого нахала прогонят из зала в тычки. Вместе с собаками, которые нахально ворвались в трапезную. И как охотника занесло в монастырь?

Но иерархи вскочили и поклонились.

Аделия поняла, что перед ней Генрих Плантагенет, король Английский, герцог Нормандский и Аквитанский, граф Анжуйский.

Король неторопливо прошел через трапезную и сел за стол рядом с архидьяконом. Собаки легли у ног. Все остальные в помещении по-прежнему стояли.

— Это не суд, ваше величество, — сказал епископ Нориджский. — Так, разбор обстоятельств… предварительное следствие по поводу убиенных детей… Душегуб теперь известен, но она… — иерарх с презрением указал пальцем на Аделию в центре трапезной, — утверждает, что сообщницей преступника была монахиня обители Святой Радегунды.

Король любезно улыбнулся, но в его словах был яд:

— Даже для «разбора обстоятельств» странный перевес в числе судей церковных. Где мой де Лучи? Где мой де Гланвилль?

— Мы не хотели нарушать их сон, ваше величество.

— Какая трогательная забота, — сказал Генрих с еще более добродушной улыбкой, от которой епископ поежился. — Ну и далеко продвинулись?

Губерт Уолтер, теперь стоящий возле короля, проворно протянул ему пергамент со своими записками.

Генрих отставил горшок с похлебкой и взял лист.

— Думаю, вы не станете возражать против моего интереса к делу. Ведь из-за него мои добрые, трудолюбивые кембриджские евреи заперты в крепости, без дела и доходов. Это прискорбно само по себе. Но для меня важно и другое: казна страдает неимоверно.

Сказав это, Генрих начал изучать записки секретаря. Все присутствующие почтительно молчали. Только дождь хлестал по ставням да собаки довольно поскуливали, грызя найденные под столом кости.

Аделия намаялась стоять. Ноги подкашивались от усталости, физической и душевной. Она не знала, как дальше развернутся события. Человек, который так просто одет и держится совсем не по-королевски, явно нагнал страху на церковных судей. Однако окажется ли он умнее и понятливее остальных?

Тем временем Генрих бубнил в тишине содержание пергамента:

— «Мальчик говорит, его похитила монахиня… закон не признает… хм… настойка опия… ночь с отшельницей…» — Король поднял голову. — Отшельницу пригласили для дачи показаний? Ах, простите, я забыл: у вас тут не суд, а так, разбор обстоятельств.

Это замечание разбудило надежды Аделии. Правитель бормотал дальше:

— «Симон Неаполитанский… утоплен из-за того, что имел при себе копии долговых расписок… холм Вандлбери… сброшена кем-то в яму…»

Дочитав до конца, он сурово уставился на судей.

Епископ Нориджский откашлялся и пролепетал:

— Как вы сами видите, ваше величество, обвинения против сестры Вероники — пустая напраслина. Никто не свидетельствует против нее…

— Кроме мальчика, — перебил Генрих. — Но он слишком мал, чтобы закон признал его слова. Стало быть, показания иноземки ничем не подкреплены. Как бишь ее зовут, Губерт?

— Аделия, сир.

Архидьякон быстро ввернул:

— За гнусную клевету против церкви эта женщина должна быть наказана! Прощение невозможно!

— Никакого помилования, — согласился Генрих. — Вздернуть, что ли, мерзавку? Вы как, не против? За ноги или за шею?

Архидьякон понял, что король издевается. Но сдаваться не пожелал:

— Эта женщина прибыла из-за моря в компании с жидом и сарацином. И вы позволите ей поносить святую церковь? По какому праву она тут бесчинствует? Кто послал ее сюда и зачем? Какой враг отправил иноземку сеять раздор в Англии? Не иначе как сам сатана кинул ее в наш мирный край!

— Собственно говоря, призвал, — ответил король. — Как и Симона Неаполитанского. А прислал ее сицилийский король. Из дружеского расположения ко мне.

В комнате наступила гробовая тишина, как после шумного схода снежной лавины. Дождь немного унялся, и теперь от церкви доносилось пение монахов.

Генрих впервые посмотрел на Аделию и встретился с ней глазами. Видя, что женщина ошарашена не меньше других, он широко улыбнулся и сказал:

— А вы и не подозревали, что это я вас сюда выманил?

«“Как бишь ее зовут, Губерт?” Каков лицедей!» — подумала Аделия.

Все, кроме короля, по-прежнему стояли, не получив разрешения сесть. Генрих, словно только теперь случайно заметил это обстоятельство, махнул рукой:

— Что вы ноги-то мучите? Садитесь. Разбираться будем долго и основательно… Как вы знаете, мои доходы исчезали с еще большей скоростью, чем дети в Кембридже. Горожане взбунтовались против евреев и загнали их в крепость. Словом, беда. Поэтому я призвал к себе своего друга Аарона Линкольнского. Да, епископ, вы его знаете, он давал деньги на строительство собора. «Аарон, — сказал я, — с Кембриджем надо что-то решать. Если ваш народ и впрямь лущит детей в ритуальных целях, то будем вешать. А если это творит кто другой, надо отыскать и наказать виновного». Кстати, насчет евреев. Позовите-ка сюда раввина. Я видел его в кухне. Чего ему там толочься? Раз тут у вас не святой суд, а так, разбирательство, Готче нам не помешает.

Никто не осмелился возразить.

Не обращая внимания на приведенного из кухни раввина, который нервно кланялся, король продолжал: