О чем шепчут кипарисы

– Это было бы замечательно, Thea! Я только схожу спрошу у бабушки…

– Что тут ходить! Я сама… – Нитца вышла на мраморное гостиничное крылечко, сложила ладони рупором и закричала через весь остров: – Е-ван-ге-лия! Е-ван-ге-лия!

Спустя несколько секунд из-за разросшихся олив послышался громкий и четкий ответ:

– Ne?

– Евангелия, ella… Вы с Дафной придете сегодня поужинать ко мне в гостиницу?

– Ne, entaksi.

– Вот видишь, мы и договорились! – довольная, сказала Нитца, возвращаясь и вытирая руки о передник. – В десять часов. Это Греция, мы садимся за стол вечером, как цивилизованные люди, не то что вы, американцы.

И Нитца удалилась на кухню, чтобы заняться обедом. По пути она ворчала себе под нос:

– Ужин в пять часов дня? Какая нелепица! – она сокрушенно покачала головой. – Ну не дикари? – Нитца шла, наклонившись вперед и зажав в пальцах сигарету. Почесав ногу под юбкой, она скрылась в кухне.

Глава 15

Эрикуса

1999

Везде, где только возможно, даже на балках, поддерживающих потолок погреба, сушились пучки орегано, в каждом с десяток веточек, и воздух был напоен их пряным запахом. У Дафны щекотало в носу каждый раз, когда она поднималась на цыпочки, чтобы достать очередной пучок. Сняв, она бросала сухие пучочки на широкую белую простыню, разложенную на полу.

Около двух недель назад, вскоре после приезда Дафны на остров, бабушка завернула несколько кусков холодного картофельного пирога, и они пошли в горы, где провели целый день, собирая дикорастущий орегано. А сегодня Yia-yia объявила, что трава хорошо просохла, и ее пора измельчать.

– Дафна, etho[41]! Я готова, неси! – крикнула Yia-yia с веранды.

Подложив под колени сложенные в несколько раз полотенца, бабушка и Дафна опустились на жесткий плиточный пол рядом с разложенной на нем чистой белой простыней. Они клали пучки на специальное приспособление и ладонями вращали диск, из-под которого на простыню обрушивался ароматный дождь измельченной зелени. Это дело заняло бóльшую часть утра, и Дафна не смогла, как обычно, в одиночестве искупаться в бухте. Но это ее не расстроило. Здесь, на коленях, с руками по локоть в сухом орегано, подпевая громким греческим песням, которые неслись из розового магнитофона, стоящего на кухне, она чувствовала себя как в раю.

– Дафна mou, – слушая, как та поет очередную грустную песню о любви, качала головой Yia-yia, – иной раз мне сдается, что ты родилась не в то время. Ты живешь в современной Америке, но твои чувства… Ты как будто одинокая старуха, все вспоминаешь и вспоминаешь, или как гречанка из мифа, которая все глаза проглядела, пока ждала, когда вернется ее возлюбленный. Эти песни для нас, а не для красивых девушек!

– Yia-yia, с тобой тоже такое было? – Дафна положила руку на бабушкино плечо и под легкой тканью платья почувствовала острые кости. – Ты тоже сидела здесь и ждала возвращения Papou?

Yia-yia редко говорила о Papou – это дедушка Дафны. Он пропал без вести во время войны. Однажды утром, поцеловав на прощание жену и совсем еще маленькую дочку, он сел в kaiki вместе с восемью другими мужчинами с острова. Собрав всю наличность, они поплыли на Корфу, чтобы закупить продуктов на зиму. Но до большого острова Papou так и не добрался. Лодку не нашли, и о нем, как и о его восьмерых спутниках, больше не было никаких вестей.

– Ах, Дафна, – Yia-yia вздохнула так глубоко и горестно, что Дафна приготовилась слушать ее причитания, но бабушка сдержалась. – Да, бывало, – призналась она и, не отрывая взгляда от горизонта, продолжила свое занятие. – День и ночь я сидела здесь, под большой оливой, смотрела и ждала, ждала и смотрела… Сначала я надеялась, что он вернется. Сидя здесь с твоей матерью у груди, я вглядывалась в море, как Эгей, пытавшийся увидеть вдали белый парус Тесея. Но из-за горизонта не показалось ни единого паруса: ни черного, ни белого. Ничего… И в отличие от Эгея я не могла броситься в море, хотя мечтала об этом много раз. Я помнила, что я мать, а вскоре стало очевидно, что еще и вдова.

Yia-yia поправила платок и снова сосредоточилась на деле. У нее всегда была работа, которую требовалось закончить, безотлагательные дела или приготовления к суровой зиме. Сейчас, как и во время войны, у нее не было времени, чтобы сокрушаться о прошлом и размышлять, что получилось, а что нет. Во все времена на этом острове не было принято жалеть себя.

В тишине они разложили измельченный орегано по банкам, и бабушка, несмотря на больные суставы, крепко закрутила крышки.