О чём ты молчишь?

– Да, у меня всё из рук валится. Да, я мало что умею. Чудесные Земли огромны, если не бесконечны. Так неужели для меня не найдётся близкого уголка?

– Ты много чего умеешь! – попыталась возразить Мариса. – Смешить – это раз. Выращивать вкусные и сочные помидоры – это два. Капусту – это три, и…

– И, пожалуй, всё. Мариса, не глупи. Я выдвигаюсь завтра утром на рассвете, и не отговаривай. Надеюсь, ты дашь своё дружеское благословение, – с нежностью во взгляде произнёс Симон, а после обратился полушутя к Коту. – А ты – своё мяучье!

Марисе так и не удалось подобрать нужные слова, дабы доказать упрямому мальчишке неправильность его стремления уйти подальше от деревни, поэтому, смирившись с тоской, наполнившей её сердце, она всучила ему в дорогу краюху свежего хлеба, бутыль воды и тёплые, связанные собственноручно носки.

Сморгнув непрошеные слёзы, девочка помахала удаляющейся фигуре. Симон, да хранят его силы Чудесных Земель, в момент прощальных объятий прошептал дочери мельника на ухо: «Мы встретимся ещё, обещаю». И она верила словам друга так сильно, как дети их деревни верят в сахарный дождь, что случается раз в семьдесят лет, верила, как мышки верят проворным кошкам…

Симон отправился на поиски своего истинного пути, но эта дорога обязательно должна привести его обратно, к ней.

– А где Кот? – проводив мальчика-сироту, прерывистым голосом воскликнула Мариса, стараясь унять дёргающийся от собственных догадок глаз.

Симон же, икая на ходу, неспеша брёл по тропинке, вытоптанной заботливыми путешественниками, что вела прочь от деревни и её жителей, не принимавших бедного парня и его странности.

Вокруг свистел ветер, заставляя переговариваться кроны деревьев, травинки – шептаться, а облака бесшумно сливаться в невообразимой красоты образы.

Симон слышал их голоса – тоненькие у листьев, ладные и тягучие у растений, голос неба был басовым, самым громким из всей мелодии. Сильнее звучало в чаще незнакомого леса только непонятно откуда возникшее «ма-ау», выбивающееся из общей песни.

Сердце мальчишки сжалось в комок от подступившего к горлу липкого страха:

– Здесь кто-то есть? Отзовись, и я тебя… не трону! – очевидно, что Симон блефовал. Он в жизни ни с кем не дрался, никого не колотил, и вообще, поступавшие претензии, перераставшие рано или поздно в конфликты, предпочитал решать мирным путём, а не кулаками.

Странное шевеление в его холщовой сумке портило весь героический настрой. «Быть храбрым в наше время нелегко», – пронеслось в мыслях у мальчика и тут же испарилось, потому что копошиться пугающее нечто в его личных вещах не переставало.