Галиб, прости1 – империя распалась.Мне жаль, все повторяется, как встарь.Есть каламбур: сегодня показалось,Не Август нами правит, а Февраль.Советуют – достать «чернил» и плакать,И взять бутыль, и заглянуть на дно.Взгляни в окно – там снова мрак и слякоть.Нам видимо, иного не дано.Как я хожу? – Уныло сгорбив плечи.Как, впрочем, весь оставшийся народ.О чем молчу? – Скажу тебе при встрече,Как водится, вина набравши в рот.Завидую тому, что ты уехал.(Хоть трудно выдать ссылку за отъезд).Как я живу? – Годами не до смеха,Одна охота к перемене мест.С ума схожу. Хотя живу в столице,Уединяюсь там, где место есть.Вокруг меня одни и те же лицаНа них, как говорят, – одна лишь лесть.К кому? – Я до сих пор его не знаю.Сильно подобострастье к палачам.Отчаянье своё я не скрываю.Пишу и молча плачу по ночам.Ты знаешь, в жизни я не суеверен.Не запуская чёрной кошки в дом,Я никогда так не был не уверенНи в чём. И, что печальнее, – ни в ком.Душа закрыта. Вера пошатнулась.И опостылся низостью уезд.Уже давно он превратился в «улость»И я уже согласен на отъезд.Да только вот куда? – Ещё не знаю.Не чувствую, что сбудется со мной.Я здесь ведь не живу, а умираю.И впору перебраться в мир иной.Ты говорил мне как-то: – не витийствуй.И, поминая всуе, не пророчь.И хоть гоню мысль о самоубийстве —Она всё неотвязнее, как ночь.Я помню день один из этой жизни,Когда, не находя последних слов,Сжёг на костре и помянул на тризнеНесовершенство всех своих стихов.С годами память не забыла,Вот черновик, как это было:Июль. 15-е. НочьюПил в одиночестве, с тоски,Что я, как дворник, листья молчаСжигал свои черновики.В родном саду, на старой даче.Под яблонями, у кустовКостер… А я, у стенки, плача,Не находя прощальных словМолчал, когда они горели.Сидел, как зритель на скамье,А стены дома индевелиОт вьюги, что мела во мне….Ну всё, об этом больше я не буду.Будь милостив, прости мою хандру.Бог даст – я прокляну в себе ИудуИ сном забудусь где-нибудь, к утру.Я часто и во сне не забываюсь.Ты, кстати знаешь, что такое сны?Я не могу уйти, как не пытаюсь,От чувства неосознанной вины.Недавно снился сон: – Я был тираном.Казнил и миловал по прихоти своей.И ждал тираноборца! И обманомСкрываясь, продлевал остаток дней.Я лгал всем верноподданным и клялсяНароду, что не правлю, а служу.Я лгал им днём, а по ночам боялся,Что правду, неосознанно, скажу.Нет, не под пыткой, так от осознаньяНикчемности и низости ума.И приходил я в храм для покаянья,А мне была предложена …сума!Такие сны в аду, наверно, снятся.Представил (тьфу, тьфу, тьфу), что буду я,Как вечный жид среди людей слонятьсяС котомкой до кончины бытия…И, провожаемый собачьим лаем,Не под крестом – под гробовой доской,Не верящим входить в Ерушалаим,Чтоб быть распятым там своей тоской?P. S. Они со мной, изменчивые тени.Меня тревожащие с давних пор.И голоса умерших поколенийМежду собой заводят разговор.Мне Фауст (в переводе Пастернака)Так говорил, что было слышно всем:– Одно дано: достать «чернил» и плакатьПричём, что предпочтительней – «ноль семь»