О чем знаешь сердцем (ЛП)

Точка поставлена, и мы все возвращаемся к ужину, пока на веранде вокруг нас сгущается вечерняя темнота, где на фоне стрекочут сверчки, а в стеклянных банках пляшут огоньки маминых свечей. Разговор переходит на Райан и ее планы на лето. Они говорят о том, что надо бы попробовать вернуть деньги за авиабилеты, о том, не стоит ли ей год провести за границей в итальянской художественной школе, о которой она мечтала, о том, безопасно ли путешествовать одной по Марокко. О следующем папином обследовании. О новых маминых сведениях о здоровье. О бабушкиных собраниях с «красными шляпками».

Я в основном помалкиваю, но они, кажется, этого не замечают, потому что после смерти Трента я и так все время молчу. И все же сегодня все по-другому. Сейчас, сидя в окружении моих родных и их добрых намерений, я не хочу оглядываться назад. Не хочу думать о прошлом. Сегодня я отпускаю свои мысли на волю, назад в океан, и разрешаю себе представить еще один день с Колтоном Томасом. Я знаю, это опасно, и тем не менее вспоминаю, что чувствовала сегодня с ним рядом, и, если честно, мне хочется почувствовать это снова.

Когда со стола убрано, посуда перемыта, а бабушка отвезена домой, я говорю родителям, что устала после своего сегодняшнего приключения, и оставляю их сидеть на веранде возле бассейна, где на столике между ними стоят два бокала вина и неярко мерцает свеча, а вокруг опускается тихая синева ночи. Зайдя в дом, я останавливаюсь у окна и смотрю на их силуэты. Они переговариваются, кивая друг другу. Папа кладет ладонь на мамину руку, лежащую на столе, а мама прислоняется к нему и смеется, и внезапно, пока я наблюдаю за ними, оно бьет меня в грудь, словно из ниоткуда.

Я не помню, когда мы с Трентом в последний раз сидели вот так. Я не могу вспомнить, когда он в последний раз приходил к нам на воскресный ужин. Он приходил почти каждую неделю, значит, это было незадолго до его смерти, но я не помню точно, когда. Воспоминания о всех вечерах, которые он провел с нами за одним столом, помутнели, стали смазанными по краям. Я помню, как он непринужденно болтал с моими родителями, как хвалил мамину стряпню или вызывался помочь моему отцу с его грандиозными проектами во дворе. Как он шутил с бабушкой насчет ее «красных шляпок» и их чудачеств и дразнил Райан, точно родную сестру. Как мы дольше всех засиживались с ним на веранде – его рука лежит на спинке моего стула, моя голова покоится у него на груди, – и смотрели, как на небе появляются звезды.

Но я не могу вспомнить тот последний раз, когда он приходил к нам домой на воскресный ужин.

Я бы отдала все на свете, лишь бы вернуться в прошлое хоть на пару минут, чтобы запомнить каждую деталь того вечера. Запомнить и навсегда перенести в сердце, где их не сможет стереть даже время.

Я тяжело поднимаюсь в свою комнату с одним-единственным желанием: упасть в кровать и забыться подобием сна, в котором я смогу увидеться с Трентом. Но, проходя мимо комнаты Райан, я останавливаюсь. Под дверью виден свет. Слышно, как играет музыка. И внезапно мне начинает казаться, что в моей собственной комнате слишком темно. Слишком тихо. Я хочу к сестре – к свету, музыке и энергии ее комнаты, которая так разнится с моей.

Как между нами заведено, я сначала стучу, хоть и не уверена, что старые правила до сих пор существуют. Многое в Райан осталось прежним, но еще больше изменилось. Вокруг нее – новая атмосфера, словно за девять месяцев своего отсутствия она перешла на другой уровень. Наверное, оно так и есть.

– Заходите! – кричит она из-за двери.

Я открываю дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову.

– Привет, – говорю, понимая, что никакого конкретного повода болтаться тут у меня нет.

– Привет, – отзывается она, как-то странно на меня поглядывая. – Заходи. Что такое?

Я открываю дверь пошире, но, все еще чувствуя себя чуть-чуть неуверенно, за порог не переступаю.

– Ничего. Просто… – Улыбаюсь. Подыскиваю слова. – Просто рада, что ты дома.

– Я тоже. – Она выключает музыку. Внимательно оглядывает меня и, остановив глаза на швах на моей губе, сводит брови на переносице. – Как ты? Только честно, а не как перед мамой.

Она похлопывает по кровати рядом с собой, и я понимаю, что, постучав к ней, именно на то и надеялась. Захожу внутрь и тяну, закрывая, дверь, пока не слышу тихий щелчок, оставляющий меня в коконе комнаты моей сестры.

Мне хочется рассказать ей о сегодняшнем дне, о Колтоне, о пещере, о чувствах, переполнявших меня в океане. И с ним рядом. Но тогда она неминуемо начнет задавать вопросы, а лгать, отвечая, я не хочу.

И потому молчу.

Она порывисто отодвигается в сторону и, расчищая мне место, разгребает беспорядочно раскиданные по кровати журналы.

– Садись. И рассказывай.

Сажусь.

– У меня все нормально, – отвечаю и сама слышу, насколько неубедительно это звучит.

– Правда? – спрашивает она в лоб. – У тебя в комнате до сих пор висят фотографии Трента.

Вот оно. Я сама недавно хотела, чтобы со мной перестали церемониться, и вот пожалуйста. Мысленно я забираю свое желание назад. Встаю, чтобы уйти.