О чём молчит лёд? О жизни и карьере великого тренера

Академия Вагановой дала миру созвездие выдающихся танцовщиков, одним из которых является Михаил Барышников. Именно этот великий артист поставил Юрию Овчинникову замечательную короткую программу на вокализ, который исполняла знаменитая латиноамериканская певица Има Сумак, совершенно уникальная женщина, обладавшая широчайшим вокальным диапазоном. В тот год Юра тренировался у Игоря Борисовича Москвина. Союз сразу трёх талантливых людей вылился в великолепную постановку, которая на тот момент произвела фурор в мире фигурного катания.

Самым первым хореографом, к которому обратился я, был мой хороший знакомый Сергей Викулов, народный артист СССР. Какое-то время он пробовал работать с моей будущей женой Татьяной Оленевой, когда она была действующей фигуристкой. Сергей был прекрасным балетным артистом. У каждого человека есть разные грани таланта. Что касается Викулова, то его талант и мастерство всё же гораздо больше проявились на сцене Мариинского театра, где он долгие годы был ведущим солистом и блестяще танцевал все главные партии классического балета.

Другим ярким хореографом, с которым свела меня жизнь, был Николай Иванович Тагунов, работавший в Малом театре оперы и балета им. М. П. Мусоргского, ныне Михайловском театре. Он был невероятно одарённым танцовщиком, но выпавшие мениски не позволили состояться большой карьере. И тогда Тагунов нашёл себя в роли педагога. Даже известные балетмейстеры, такие как Николай Боярчиков, приглашали его ставить отдельные сцены в своих балетах. В фигурном катании он также проявил себя как яркий и незаурядный постановщик. Среди его выдающихся работ — программа Юрия Овчинникова на музыку И. С. Баха и миниатюра Игоря Бобрина «Паганини». К сожалению, Николая уже нет с нами, но я до сих пор с теплотой, чувством уважения и благодарности вспоминаю и его, и нашу совместную работу.

Хореограф Эдвальд Смирнов стал тем хореографом, который внёс решающий вклад в становление Алексея Урманова. Эдвальд Арнольдович — профессор кафедры хореографии консерватории Санкт-Петербурга, обладающий глубокими знаниями как теории, так и практики балетного искусства. Именно он поставил Алексею олимпийскую программу на музыку Чайковского, с которой тот выиграл золото в Лиллехаммере. В тот период Смирнов проделал огромную работу, в результате которой Урманов смог стать исполнителем высочайшего класса, сочетающим в своем катании яркость, тонкость и деликатность — черты, характерные для петербургской школы балета. И тут не нужно никаких других слов — и я, и Лёша можем только сказать этому замечательному человеку: «Большое спасибо!»

С Женей Плющенко работали и многие хореографы. Давид Авдыш был отличником в учёбе в консерватории, отличником и в нашей совместной работе. Он разработал для Жени специальный комплекс хореографических упражнений весьма приближенных к задачам, стоящим перед фигуристом. Каждая поставленная им программа должна была не только нравиться зрителям, удивлять судей и быть удобной для спортсмена, но и решать главную задачу — помогать фигуристу становиться артистом. Он создал для Жени несколько выдающихся программ. Однако, как ни парадоксально, что зрителям, что специалистам больше всего запомнились не столько соревновательные программы в его постановке, сколько один из показательных номеров. Думаю, вы уже догадались, что речь идёт о программе «Sex Bomb», ставшей визитной карточкой Плющенко на долгие годы. На мой взгляд, это был один из самых ярких номеров, которые существовали за всю историю фигурного катания. На победном чемпионате мира в Дортмунде этот номер произвёл настоящий фурор и стал наиболее ярким событием турнира. Зрители от восторга разве что только на лёд не выбрасывались.

Другой постановщик, работавший с Женей, — Евгений Сережников был для него не просто учителем, а фактически третьим отцом. Хотя я настаиваю на том, что между тренером и учеником не должно быть бытовых отцовско-сыновьих отношений. Когда тренер и спортсмен, образно говоря, начинают есть борщ из одной кастрюли или спать под одним одеялом, — это не самая лучшая ситуация в плане достижения успеха.

С огромной благодарностью вспоминаю один из номеров, который Евгений Дмитриевич поставил для Плющенко. Тот изображал птичку, клюющую зерна. Женя ложился на лёд и носом, а с носом у него всегда всё было в порядке, начинал этот лёд «клевать». В ходе постановки мне показалось, что это слишком примитивно. Но надо сказать, что я недооценил всей незаурядности замысла Сережникова и артистического дара Евгения. Этим номером на одном из своих первых крупных турниров он вызвал эффект «standing ovation». То есть люди во Дворце спорта в США, ещё совершенно не знавшие имени Евгения, аплодировали ему стоя. Находившаяся тогда рядом со мной Галина Змиевская сказала: «Да, нечасто увидишь такое, чтобы новичок в Америке поднял зал».