Вдруг стало ясно: жизнь полнаНепоправимою угрозой,Что у меня судьба однаС моей Иерихонской розой.Вот с той, что столько долгих днейСтоит в воде, не расцветая,В унылой комнате моей, —Безжизненная, неживая.Будильник, пудра, пузырьки,Игрушки — рядом на камине.Её корявые росткиОкутывает сумрак синий.И я — над страшным и сухимНеумирающим растеньем —Слагаю мёртвые стихиО небытье, о нецветенье.И из сплетенья длинных строк,Из неожиданных созвучийВстаёт уродливый цветокСухой, бесплодный и колючий.Но словно в огненном бреду,С упрямой безрассудной веройДень ото дня я жадно жду,Что зацветет комочек серый…Себя стараюсь обмануть,Другим — сплетаю небылицы,О, только бы хоть как-нибудьОт пустоты освободиться!Проходят дни и вечера,Я с каждым днём скупей и строже.Сегодня — то же, что вчера,А завтра — заново всё то же.И мой цветок не расцветет.Быть может, и бывают розы,Что зацветают дважды в год,И что не вянут на морозе,Но только это не для нас,Не для таких, как я, должно быть:Томит вечерний, синий часТомленьем напряжённой злобы.И я с безжизненной тоскойСклоняюсь грустно и влюбленноНад неудачливой сестрой,Над розою Иерихона.9 — IX — 1931Из сборника «После всего» (Париж, 1949)
ТИШИНА
Я не забуду тёмных зданий,Больших, нагромождённых лет.Ни встреч, ни грустных расставанийЯ здесь не позабуду, нет.Я говорю, что не покину,Не променяю никогдаНа эту тихую равнинуМятущиеся города.Но потаённым знаньем знаю,Себе безмолвно говорю,Что жадно я в себя вбираюГустую, тихую зарю;Что суета проходит мимо,А дни по-новому полныПочти до боли ощутимой,С ума сводящей тишины.И больше ничего не надо, —Ни встреч, ни жалоб, ни стихов, —Когда в траве высокой садаМелькают зонтики цветов;Когда в кустах белеют розы,И так прозрачны вечера,И запах тёплого навозаЛетит с соседнего двора.Когда стихает голос ветра,И дышит пьяная земля;Когда на много километров —Одни пшеничные поля.19 — VII — 1932Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)
ЭЛЕГИЯ