О чувстве, заключенном в вещах, и о магии

Я ведь не утверждаю, что душа мудрейшая – это та, у которой органы чувств самые совершенные. У многих диких зверей они получше наших, а слух и зрение отменные у множества людей невежественных. Нет, наилучшая – та душа, какой обладают философы. [Да, душой обладают они лучше], но не настолько укоренёнными органами чувств и чутко чующим духом, судящим на основании чувственного опыта, [как у животных]! Всякое чутьё, ощущение непосредственно познаёт то, что находится вне его, а остальное – путём рассуждения, и животные, воспринимая внешний мир, путём этим познают остальное, [то что пока скрыто от них]. Так ночью слышат они человека только по [производимому им] шороху, а средь бела дня видят во весь рост, с головы до ног. Животных надо называть рассуждающими (discursiva), то есть рассудительными (rationalia). Но умозаключений сверх доступного им на данный момент чувственного материала они почти не производят. Человек же, рассуждая о чём-либо, мыслью устремляется и к разным существам себе подобным, действиям их и образам, добродетелям и порокам, и разнообразным текущим обстоятельствам, так как обладает и скрытыми в глубинах души органами восприятия лучшими и духом более чистым, ясным и благородным. Дух его совершенство получает от бессмертного разума, которым человек наделён (о чём мы сейчас скажем[44]). Вот оттого и зовётся человек разумным, а животные – нет, но не потому, что животные не мыслят, просто мыслят они… немного. Ведь растения, пусть слабо, но чувствующие, не зовутся оттого животными. Хотя мы бы так и сказали![45] При всём при этом человека, раз мыслит он, считаем мы разумным (mentalem), тогда как животных наделяем разумом испытующим (sensitivam), доктором Фомой названным оценочным (aestimativam) [46].

Глава 25 О бессмертии и божественности человека и о высшем для человека благе

Сын отца своего превосходит, только если сообщается ему некая сила (virtus), сверх отцом переданной – от звёзд или Бога. <…> Мы же видим, что человек не находит себе успокоения в пределах природных стихий Солнца и Земли, нет, и выше и глубже их его разумение, желания и его любовь. Успешно изменяет человек и стихии природные и то, что от них производно, опытами самого высокого порядка, а значит, происходит не от них, и не от них зависит, а от причины несравненно более возвышенной, носящей благородное имя Бога. И вот, помышляя о чём-то, намерения свои человек простирает выше Солнца и ещё выше, странствует он в далях сверхнебесных, представляя в высях миры бесконечные – о них размышляли даже эпикурейцы, и это их положение было верным[47]. Итак, человек является потомком некого начала беспредельного, и не только над Солнцем или Землёй, беспредельно широкими, он возвышается, их оставляя позади себя. Скажет мне на это Аристотель, что размышлять о вещах столь значительных, паря в вышине, это их себе бесплодно воображать[48]. Я же вместе с Гермесом Трисмегистом скажу, что душу унижать и заставлять склоняться к вещам низким и малозначительным – скотство[49]. И как же на мой вопрос ответить Аристотелю – откуда в душе эти бесконечности и безбрежности? Может сказать, что по подобию одного мира измыслить можно множество их, точно так же, как одного человека видя перед собой, мысленно видим и другого, и неограниченное их количество. Я же на это скажу, что беспредельное восхождение [разума] по подобию – это действие силы, причастной началу бесконечному. Животные также по подобию способны рассуждать – так именно потому и могут, что все мысли и способы познания восходят к первомудрости [божественной], и наши, [людские], и других, бессловесных животных. Схожи друг с другом все способы разумения, но одни возвышеннее, другие низменнее. Одинаково бытие солнца и земли и воздуха (неужто и Бога?), как учит богослов Скот[50], потому солнце бесконечно землю и не превосходит.