О декабристах

Как все жены декабристов, во всех отдельных случаях, так и она должна была за разрешением на отъезд обратиться с личной просьбой к Государю. Полна трагизма сцена, когда мать читает ответное письмо императора Николая, в котором Государь предупреждает ее об ожидающих ее за Иркутском {50} ограничениях, а маленький сын на ее коленях играет и забавляется большой красной печатью на конверте царского письма. Это последнее упоминание княгини о Николеньке перед отъездом; она простилась с ним с сонным, чтобы больше его уже не увидеть... Предостережения Государя не только не остановили ее, они как будто дали ей последний толчок к отъезду. Письмо от 21-го декабря получено было ею вечером, - она выехала в четыре часа утра. Это письмо я нашел в сундуке, на чердаке нашего бывшего петербургского дома. Я снял с него фотографический отпечаток для будущего предполагавшегося издания ... (Текст этого письма воспроизведен в "Записках Кн. М. Н. Волконской", изданных ее сыном кн. Михаилом Сергеевичем. Письмо не собственноручное, только подпись Государя, но написано женским почерком и с орфографическими ошибками.).

Остался прелестный портрет работы Соколова, писанный как раз в это время, перед отъездом Марии Николаевны. С белым покрывалом на голове, в синем платье, с шитыми золотом рукавами, держит она, грустная, своего первенца на коленях. Один из популярнейших портретов того времени, много раз воспроизведенный, и это не помешало одному иллюстрированному журналу во время войны отпечатать его с надписью: "Тип галицийской крестьянки". Оригинал принадлежал моей родной тетке Елене Сергеевне Рахмановой и находился до революции в ее имении Вейсбаховка, Прилукского узда, Полтавской губернии... (Этот портрет спасен, находится во владении дочери E С. Рахмановой, М. А. Джульяни, выехавшей из советской Poccии заграницу.).

Ребенок остался на попечении бабушки и тетки. Бабушка сильно к нему привязалась; Софья Николаевна Раевская пишет сестре в Сибирь: "Старая {51} княгиня, по-видимому, очень любит твоего сына, если вообще можно сказать, что она кого-нибудь любит, кроме своей внучки Алины". Кратковременная земная жизнь маленького Николеньки была окружена лаской. Кроме родных, бабушки и тетушек, окружали его нянюшки и мамушки, - целый штат барской челяди. Среди них - вывезенная Марией Николаевной из Болтышки Аграфена. Эту Аграфену княгиня впоследствии слезно молила приехать к ней в Сибирь, но так и не дождалась... Маленьким Николенькой все интересовались. Мы знаем из записок княжны Варвары Николаевны Репниной, что, когда она с матерью представлялась вдовствующей Императрице, Мария Федоровна справлялась о здоровьи Николеньки, - "cet enfant de malheur" (это несчастное дитя. ldn-knigi)

Мы знаем из писем, что лечил Николеньку доктор Лан (У меня хранилась его визитная карточка.) и что ласкала и нянчила его также некая М-е Imbert, бывшая компаньонка жены Жерома Бонапарта, которая как-то в Женеве присоединилась к кому-то из семьи и осталась с ними жить. Странное сближение, - но княгиня Мария Николаевна из Читянского острога горячо благодарит М-е Imbert за заботы, которыми она окружала Николеньку до последнего дня его жизни. Ласки и заботы оказались бессильны против силы судьбы: 17-го января 1828 года Николенька скончался. Память ребенка увековечена знаменитой эпитафией Пушкина:

В сияньи, радостном покое,

У трона вечного Творца,

С улыбкой он глядит в изгнание земное,

Благословляет мать и молит за отца.

Эти стихи княгиня получила в Сибири в письме, написанные рукою ее отца, который прибавлял: "Посылаю {52} тебе, друг Машенька, стихи Пушкина на твоего сына. Он до сих пор никогда лучшего не писал".

Николай Николаевич добавлял, что стихи будут высечены на могиле ребенка. Мы знаем, что он похоронен в Александро-Невской Лавре, но могилы его нам не удалось разыскать... (Был у меня в руках и рукописный экземпляр "Некрополя Александро-Невской Лавры", предоставленный покойному критику и историку искусства, моему другу барону Н. Н. Врангелю, в то время как он писал свои "Забытые могилы". Но и там я не нашел могилы младенца Волконского.)

Мы забежали вперед, но трудно, говоря об отъезде княгини Марии Николаевны, трудно не остановиться на образе этого младенца, вокруг которого сосредоточилось столько любви и страдания и над головою которого почиет благословение великого поэта.

VII.

Пушкин был свой человек в семье Раевских. Старик Николай Николаевич приблизил его к себе, ввел в дом, окружил его теплотою семейственности в суровые годы изгнания, когда поэт должен был скитаниями по Бессарабии искупать шаловливость юной музы. И Пушкин высоко ценил его: "Свидетель Екатерининского века, памятник двенадцатого года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества".