О декабристах

Но утверждать, что Александр был в курсе программы деятельности декабристов, что они были не революционерами, а выразителями государевой воли, что, не будь перемены царствования, все прошло бы гладко, без заговора и без восстания, это значит задним числом освещать события светом черносотенства. Кто знает, к какому концу, мрачному, тяжелому пришло "дней Александровых прекрасное начало", тот знает, что в нем декабристам не было бы места. Они были бы извергнуты, - так всякий организм извергает из себя то, что ему не сродни. И по той же причине были они восприняты прекрасным началом других александровых дней; и по этой же причине были встречены радушно и восторженно. Больше всего оказался им сродни, как это ни странно может показаться на первый взгляд, - кружок славянофилов.

В домах Самариных, Хомяковых и Аксаковых, вот где Сергей Григорьевич чувствовал себя духовно дома. Для этого сближения, кроме тех причин, которые ясны из предшествующего, т. е. причин политически-исторического характера, были и причины психологического свойства, роднивший декабристов с славянофилами. Прежде всего, те и другие {151} горели любовью к родине, любовью, равной которой в наши дни уже не найти, - любовью такой сильной, что в ней перегорали различия убеждений. Декабристы и по воспитанию, и по стремлениям, и по вкусам своим, были, конечно, западники, и если они сошлись с людьми, пустившими в оборот выражение "гнилой запад", то потому, что встретились с ними в любви к родине, в ней слились. Встречались они и в другом.

Славянофильские теории о взаимоотношениях России и запада, о преимуществах даров природы перед завоеваниями культуры, о преимущественных достоинствах того, что называлось простым народом, перед тем, что называлось высшим классом, не могли не найти отклика в сердцах людей, положивших все силы свои на раскрепощение крестьянина. Не будем касаться того, насколько соответствует действительности славянофильская характеристика русского народа, не будем их делать ответственными и за те уродливые формы, к которым теория привела впоследствии, за то слащавое умильничание, с которым семидесятые годы воспевали "мужичка", а восьмидесятые прославляли "народ-богоносец". Все это из славянофильства, но не от него. Но во всяком случае учение о "малых сих" было ими пущено в оборот и, опять повторяю, оно не могло не быть любо декабристам; оно давало некую философскую обоснованность, известную мистичность политическому движению, некогда поднявшему их. Наконец, сближала декабристов с славянофилами их необыкновенная религиозность и сочетание религиозного принципа с национальным.

Опять не говорим о преувеличениях и уродствах, к которым пришли восьмидесятые годы, когда считали, что только православный может быть истинно русским и только {152} русский - истинно православным; но слияние принципов жило и в тех и других, и это заблуждение давало им ту нравственную усладу успокоения, какую дает чувство достигнутой правды ...

Было и еще одно общее между ними, одна черта характера, это скромность. Вот как Иван Аксаков в некрологе Сергея Григорьевича Волконского отзывается о нем и о его товарищах по ссылке: "Как в Волконском, так и в тех немногих товарищах, которым удалось воспользоваться милостью ныне царствующего Государя, мы были поражены отсутствием всякого раздражения, всякого желания порисоваться и покрасоваться стоим прошлым".

Он восхищается "высокой внутренней простотой" Волконского. Интересно сопоставить с этой характеристикой отзывы тюремных надзирателей. Заимствую из примечаний моего отца к "Запискам" Марии Николаевны: "Вели себя добропорядочно, при производстве работ были прилежны и ничего противного не говорили, к поставленным над ними смотрителям были послушны, характер показывали скромный". О братьях Борисовых: "Всегда печальны, тихи, молчаливы и с большим терпением переносят свое состояние". Часто встречается заметка: "Занимаются более чтением священных книг". Эти отзывы из глубины острогов рисуют людей. Они рисуют то самое, чем восхищается перо Аксакова, то самое, что славянофильское учение положило в основу русского характера. Правда, что теорию свою они настолько перегрузили, что почти разрушили; пустив в ход погудку о "русском смирении", они так много на этой струне играли, что в конце концов превратили ее в гимн; они пришли к прославленно смирения, к возвеличению скромности; они как будто говорят: "мы велики, - потому что мы смиренны".

{153} Свой грех самомнения они тут же смывают раскаянием, и в самом ярком своем выражении, у Константина Аксакова, славянофильство представляет лавирование между христианским смирением и национальным самомнением без какой-либо надежды на примирительный исход. Но, как бы то ни было, в декабристах славянофилы нашли живое воплощение того, что они признавали самой ценной чертой русской народности.