О декабристах. По семейным воспоминаниям

Мария Николаевна узнала об аресте мужа 28-го февраля. Отец передал ей эту весть с значительным запозданием, потому что она лежала в тяжкой болезни после родов. Как только она оправилась, она собралась в Петербург. Первенца своего Николеньку она оставила по пути, в Белой Церкви, на попечение своей тетки графини Браницкой. В Петербурге, в начале апреля она имела с мужем то свидание в крепости, о котором упоминается в ее "Записках". Добилась она этого свидания не легко. Она написала Бенкендорфу, который ответил ей, в весьма теплых выражениях, соболезнуя судьбе своего бывшего школьного и боевого товарища, но относительно свидания не говорил ничего определенного. Тогда она обратилась с письмом к Государю. В наших бумагах была черновая этого письма; но была и другая черновая: брат Александр Николаевич пишет {45} Бенкендорфу, от имени матери и своего, просьбу о том, чтобы свидание не было разрешено, - мать и брат боятся за здоровье Марии Николаевны, но, прибавляют они, если будет разрешено, то пусть предварительно граф Орлов повидает Волконского и возьмет с него слово, что он не только не будет удерживать жену, по потребует, чтобы она немедленно возвращалась к своему ребенку. По-видимому, так все и произошло. Письмо Бенкендорфа от 12-го апреля, а 23-го княгиня пишет мужу: "Я уезжаю завтра, раз ты этого желаешь". Достойно замечания, что черновые обоих писем к Бенкендорфу, т. е. просьба о свидании и просьба о том, чтобы свидание не было разрешено, писаны одной рукой, - рукой Александра Николаевича Раевского...

Мария Николаевна вернулась к своему Николеньке в Александрию, усадьбу графини Браницкой при Белой Церкви. Здесь она ожидала исхода суда над государственными преступниками. Здесь же был в это время брат ее Александр Николаевич, окружавший бдительным вниманием ее переписку в напрасной надежде разбить ее намерение следовать за мужем.

Семьи осужденных до самого последнего дня оставались в неведении относительно участи несчастных своих родственников. Волконские до последней минуты не теряли надежды. Есть письмо княгини Софьи Григорьевны к матери, в котором она строит планы о том, в какую комнату они поместят Сергея, когда он будет выпущен из крепости. Но оснований к той или другой надежде не было никаких; никто не смел замолвить слова; старуха княгиня боялась дыхнуть и только исполняла совет Императрицы - берегла себя. Наконец, числа 15-го июля Екатерина Николаевна Орлова пишет сестрам: "Императрица сказала княгине {46} Волконской, что Сергей останется жив". Это оказалось наибольшее, на что можно было надеяться.

Приговором Верховного Суда Волконский, причисленный к первой категории, был осужден на смертную казнь отсечением головы; высочайшей резолюцией, смягчавшей все степени наказания всем ста двадцати одному преступнику, смертная казнь заменена двадцатилетней каторгой и пожизненным поселением. Пяти человекам, верховным судом поставленным вне категорий и присужденным к четвертование, четвертование заменено повешением.

В чудное июльское утро одна фрейлина, гуляя по Царскосельскому парку, остановилась на берегу пруда: на той стороне Император Николай I играл со своим пуделем, бросал в воду свой платок, пудель кидался в воду, выносил и возвращал... В это время подходит к государю адъютант и что-то докладывает. Николай I бросает и пуделя и платок и быстрыми шагами возвращается во дворец: ему было доложено, что в ту ночь приведен в исполнение смертный приговор над пятью из декабристов... Известен случай с Рылеевым, - у него оборвалась веревка; его вздернули вторично. Между двух повешений к нему вернулся дар речи. И вот тут разногласие, - что он сказал? По одним источникам он сказал: "Подлецы, даже повесить не умеют". По другим он сказал: "И веревки порядочной в России нет". По свидетельству Марии Николаевны он сказал: "Я счастлив, что дважды умираю за отечество". Кому верить? Скажу, что это, пожалуй, не важно, - что он сказал. Он, может быть, ни одной из трех фраз не сказал; но важно, что и кому можно приписать. И {47} вот почему последнее изречение наиболее ценно, ценно, как определение человека.

Другая картина из той же страшной ночи: вокруг пяти виселиц гарцующий на коне генерал Чернышев; сабли, которые ломают над головами коленопреклоненных, раздетых офицеров; ордена, летящие в костер...