О декабристах. По семейным воспоминаниям

{13} Ценность того материала, который судьба предоставила мне в этих бумагах, нельзя назвать чисто исторической, - она гораздо больше в раскрытии бытовой и психологической стороны той удивительной эпохи и тех удивительных людей. Думаю, что для истинных ревнителей прошлого, для тех, кто в прошлом ищет не фактов, а жизни, эта сторона даже ценнее; она ценнее не только по существу, но и по редкости своей.

События достаточно известны, но именно быть и психология людей, при скудости наших семейных архивов, при нерадении, с каким предшествовавшие поколения относились к бумажному наследию отцов, составляют самую дорогую сторону прошлого, тем более дорогую, чем труднее восстановить ее картину. С этой точки зрения наш архив представляет редкую ценность; вряд ли от кого-либо из участников декабрьских событий остался столь обильный и вместе с тем последовательный, почти "непрерывный" материал. И в этом материале не сами события, а как они отражались в умах и сердцах, как люди о них узнавали, передавали друг другу, как страдали, радовались, ссорились, мирились.

Такое событие, как политический заговор, разразившейся военным восстанием в Петербурге 14 декабря 1825 г., со всем, что было им вызвано, не могло не отразиться самым глубоким образом на взаимоотношениях людей. Не говоря о политических убеждениях, оказались затронутыми вопросы общественного и служебного положения, были потрясены условия материального быта, были подвергнуты испытаниям прочность и искренность семейных отношений. Вот в чем истинный интерес нашего архива. Интерес увеличивается тем, что материал сосредоточивается вокруг таких двух центральных фигур, как идеальный, несколько {14} утопичный и не от мира сего декабрист князь Сергей Григорьевич Волконский и романтическая, героическая в красоте своего подвига личность княгини Марии Николаевны.

О декабристах было много исследований, о их женах писали поэты; но ни точность исторического изыскания, ни сила поэтического творчества не создадут этим людям более высокого памятника, чем тот, что вырастает во страниц семейного бытоописания. Ведь самая героическая жизнь состоит из накопления мелочей; и вот эти мелочи, простотой своей и простотой отношения к ним еще более поднимают высокую сторону того, что для писавших было будничной повседневностью. "Какие героини, - говаривала по возвращении из Сибири Александра Ивановна Давыдова, - какие героини! Это поэты из нас сделали героинь, а мы просто поехали за нашими мужьями". Так смотрели они на свой подвиг и не сознавали даже, как этой скромностью возвышали его. (ldn-knigi, см. также - Александр Давыдов "Воспоминания" (1881-1955) 1982г.)

Такова окраска общего духа, которым веет со страниц нашего архива. Повседневность геройства и геройство в повседневности. И редко когда с большей ясностью и более скорбной остротой, чем при разборке этих страниц, пожелтелых и покрытых трудно разбираемыми, иной раз уже блеклыми письменами, вставали перед сознанием - житейская ничтожность всего земного и духовная ценность всего, что когда-то было...

Былое! Ясна ли вся прелесть этого слова? Теперь, когда все прежнее сметается, за одно стирается в сознании людском и прошлое. Между тем это совсем не одно и то же. Можно не любить, даже ненавидеть прежнее, и все же любить прошлое; можно не желать возвращения прежнего и тем не менее любовной {15} памятью цепляться за прошлое, воскрешать его к духовной жизни. Конечно, это умение различать и оценивать есть признак тонкой культуры, и, более чем когда-либо, в наши дни хочется напомнить о ценности прошлого; хочется ясно отметить разницу между неценностью отжитого и пережитого и ценностью прожитого. "Что пройдет, то будет мило", сказал поэт, и каждая настоящая минута, перегорая в смерти и уходя в прошедшее, нами оттуда извлекается и выводится к новой жизни. Из разбитых сосудов мы по каплям, по крошкам собираем трепет прошлой жизни, и этот трепет, для прошлого ненужный, для настоящего, казалось бы, бесполезный, - в беспокойной растерянности наших исканий и метании говорит нам о тщете земных страстей, о беспричинности страданий, о бессилии негодований; он в настоящем говорит о вечности.

"И на бунтующее море

Льет примирительный елей".

Для тех, кто это понимает, для тех последующие страницы.

II.

Однажды, в моем уездном городе меня просили прочитать с благотворительною целью лекцию о декабристах. Я счел долгом обратить внимание того, кто вел со мной переговоры, на то, что в начале моей лекции мне придется говорить о многом таком, что сейчас не в чести обретается (это было весною 1918 года): о князьях, генералах, даже императорах и императрицах ... "И говорите, сказал он, - говорите. Потому что одно дело попасть в Сибирь из деревни, {16} а другое дело попасть в Сибирь из дворца". И это сказал человек, сам вышедший из деревни и вернувшийся из Сибири (что не помешало ему быть расстрелянным).