О детях и прочей нечисти

-- Учитель в клубе заболел, и занятие отменилось, -- с ненавистью начинает он. -- Я не мог пойти домой, потому что мать бы никогда не поверила, что я не прогуливаю. И Арон позвал меня к себе. Потом пришёл Азамат и спросил, кто меня так избил. Я сказал, что я неуклюжий и часто падаю. Азамату было одиннадцать, но он всё понял, сходил к моему учителю и поговорил с ним. На следующий день учитель пришёл к моему отцу и заставил его взять меня к себе, дескать, пора уже, четыре года парню. Отцу на меня было вообще наплевать, но он не хотел ссориться с уважаемым человеком. Два года я жил с отцом -- официально, на самом деле я почти всё время торчал у Азамата. Его отец был не в восторге, но Азамат всегда ему говорил, что я хороший мальчик.

Он сглатывает и переводит дух, глядя в сторону. Первая попытка продолжить не увенчивается успехом: голос его не слушается. Справившись с комком в горле, он всё-таки рассказывает дальше.

-- До шести лет я так жил. А потом отец умер. Он был у матери днём, вернулся и сказал мне, что она подобрела, мол, сама ему подала чай, как он любит. Утром он не встал к завтраку. Я заглянул в спальню -- он был уже холодный, на губах пена. Я никому ничего не сказал, потому что мать забрала меня к себе. Я никогда больше не ел и не пил дома.

Я подумываю, не остановить ли его. В конце концов, клиническая картина мне вполне ясна, незачем мучить беднягу дальше. С другой стороны, раз уж он разговорился, пускай выговорится, когда-то надо ведь. Такое нельзя держать в себе. Про смерть отца он Азамату намекал, конечно, но... Короче, пока я думала, он стал рассказывать дальше, но я на всякий случай беру его за руку. Он не сопротивляется, кажется, даже не замечает.

-- В тот день я поздно проснулся, спустился в гостиную. Мать лежала на полу, тяжело дышала и держалась за грудь. Прохрипела, чтобы я бежал за целителем. Я закрыл все ставни, оделся, вышел, запер дверь. Огородами пробрался на заброшенную башню. И просидел там весь день, глядя на город, не шевелясь. Уже в темноте слез, пришёл к Азамату. Он мне и сказал, что мать умерла и бояться нечего... Точнее, он-то думал, это для меня трагедия... -- у него снова начинают дрожать губы. -- Он-то свою мать любил. Да ты ж знаешь, он и сейчас... И он думал, я так же... -- он всхлипывает несколько раз, сжав кулаки, сдавливает мои пальцы, не замечая. -- Обнимал меня, успокаивал... А я только смог сказать, что меня не было дома, когда это случилось. Понимаешь ты?! -- он уже весь трясётся, слёзы льются в два ручья. -- Он не знает! Никто не знает! Они все меня жалели! Азамат уговаривал отца взять меня в семью, получил за это двадцать раз ремнём, не успокоился, пошёл к Унгуцу, и тот обежал всех Старейшин, чтобы они разрешили мне жить одному дома. А я этот дом хотел сжечь! Это был её дом! Понимаешь, сколько во мне благодарности этим чудесным людям?! Я всю жизнь вру Азамату, всю жизнь!!! -- он срывается на вопль. -- И да, я тебя презирал, ты же баба, шакалье отродье, ты же всё делаешь не так, а я всё делаю правильно! Ты же сгубишь Азамата, а я, конечно, только благо в его жизнь приношу! Двадцать раз ремнём! И он всё равно пошёл просить за меня, хромая, потому что как же -- у меня же мать умерла! А я!.. Это я её убил!!! Понимаешь ты, шлюха, а ты мне рассказываешь, что мать -- это святое, что она и обнимает по-особому! А я вот такой неблагодарный засранец!!! Нравится тебе всё это слушать, нравится?!! Отдохнула душой, отомстила, полюбовалась, как я соплями умываюсь?!!

Я тяну свои пальцы из его мёртвого захвата, и он только сейчас замечает, что держит их. Его лицо искажается -- хотя куда уж.

-- Что, противно? -- успевает выговорить он прежде чем я обхватываю его за плечи и притягиваю к себе, прижимая, как Хос свой рюкзак.

Алтонгирел недоумённо всхлипывает, пытается меня отпихнуть, потом обвисает и тихо плачет, уперев подбородок мне в плечо.