О детях и прочей нечисти

— Это да, — соглашается Ирлик и кривится. — А ты, значит, духовник, раз не Старейшина, то и формул преподнесения не знаешь, так?

— Не положено, — лепечет Алтонгирел. — Простите…

— Знаю, знаю, не занудствуй, — перебивает его Ирлик. — Раз так, то доставай ручку там или что, записывай, диктовать буду.

Мы с Алтошей синхронно извлекаем наладонники.

— Техники — то, техники, — качает головой Ирлик. — На бумажку запишите, а то как Учок явится, у вас вся эта техника вырубится к шакалам, он же не знает, как она устроена.

Мы принимаемся рыться в вещах в поисках бумажки, точнее, конечно, пластика, откуда тут бумаге — то взяться… Положение спасает Кир, извлёкши из кармана куртки, надетой на Айше, свёрнутую трубочкой тетрадку с упражнениями по муданжскому и карандаш. Алтонгирел пытается её перехватить, но Ирлик отдаёт мне.

— Тебе говорить, ты и записывай.

Так что Алтоше ничего не остаётся, как всё — таки строчить в наладонник, а Алэка у меня принимает Кир, а то мелкий чересчур интересуется шуршачими бумажками.

— Итак, — Ирлик умудряется сложить ноги лотосом на своём переднем сиденье, при этом задевает что — то на пульте управления, от чего включается музыка. — А ну тихо! — рявкает он на унгуц, и машинка послушно затыкается. Чую, не слыхать нам тут больше музыки… — Так вот, — продолжает Ирлик. — Сейчас мы отсюда выйдем, посадим девчонку в сугроб, дадим ей в руки какой — нибудь фрукт… Лиза, у тебя найдётся завалящая хурма или ещё что?

— А разве не тыкву надо? — набирается смелости встрять Алтонгирел.

— Облезет и неровно обрастёт этот Учок, тыкву ему ещё, — кривится Ирлик. — Сойдёт и клубень чомы.

Я меж тем откапываю пакет с фруктами, которые мы собирались раздать детям, но не успели пока.

— Вот, есть хурма, обезьяньи серьги, нуговые ягоды…

— Бери хурму. Итак, посадим мы её с хурмой, ты, Лиза, встанешь у неё за спиной и скажешь молитву призыва. Записывай:

О великий, светозарный, неботрясущий, грозный, вечно почитаемый нами господин наш Учок

, — с непередаваемым отвращением диктует Ирлик. —

Долгая тебе лета, красное тебе солнце, белая тебе вода, жирная тебе земля.

Лиза, не пропускай «тебе», а то он не поймёт. Так, хорошо, дальше пиши:

Неразумные и несчастные почитатели твои, мы нижайше молим тебя своим присутствием наше скудное обиталище осенить.

— А разве не надо говорить «несчастные рабы»? — снова встревает Алтонгирел.

— Ты духовник, тебе надо, — поясняет Ирлик. — А она свободная женщина. Так, что там дальше…

Да отверзнутся небесные врата, дабы смог луч солнца обратиться дорогой, по которой лежит твой путь в наши…

ну, скажем,

дикие леса

Мы же в лесу будем призывать, правильно?

Я вообще не помню когда последний раз что — то писала от руки, почерк у меня корявый, а скорость маленькая, строчу, высунув язык, едва успеваю. На счастье, Ирлик делает паузу.

— Слушай, а почему так сложно? — не выдерживаю я, переводя дух. — Это правила вежливости какие — то?

— Да нет, говорю же, он по — человечески не понимает, — поясняет Ирлик. — Ты привыкай, таких, как он, большинство, это я… как это называется? Вольнодум. За что меня и не любят, собственно. Ладно, пиши дальше, ещё много.

Я исписываю полтетрадки формулами приветствия и благопожеланиями, когда Ирлик вдруг останавливается и делает глубокий вздох, обдавая нас с Алтошей горячим медовым дыханием.

— А теперь самое весёлое, — предупреждает он, сверкая зубами. — Поскольку гобелена у тебя с собой нет, то придётся прочитать формулы преподнесения, а они на древнем языке.

— Так я ж его не знаю… — обалдеваю я.

— Вот потому я и говорю, что самое весёлое, — поясняет Ирлик. Волосы у него распущены и затеняют лицо, так что хорошо видно только блеск глаз и зубов в кровожадной улыбке, и мне становится не по себе. — Я продиктую по буквам, а ты уж записывай, как хочешь. Слушай.

Дальше он производит последовательность звуков, часть из которых напрочь отсутствует в современном муданжском.

— Погоди — погоди, — прерываю я. — Я не понимаю, какими буквами это записывается.

— Какими хочешь, лишь бы прочитать смогла. Слушай ещё раз.

Со второго раза я вывожу три строчки — муданжским, всеобщим и родным алфавитом вперемежку.

— Я это не прочту, — говорю в ужасе, глядя на бессмысленные значки.

— Прочтёшь, куда денешься, — успокаивает Ирлик. — Может, не с первого раза, но прочтёшь.

— Ага, а Учок будет стоять и ждать.

— Будет, а что ему останется, — ухмыляется Ирлик. — Если уж ты его вызовешь, то он не сможет уйти, пока не отпустишь.

— Может, мне заранее потренироваться? — с опаской спрашиваю я. Не нравится мне идея, что какой — то бог будет стоять и слушать мои потуги. Я бы на его месте меня быстро пристукнула.

— Ни в коем случае! — серьёзно отвечает Ирлик. — Если тебе удастся произнести всё правильно до того, как Учок будет здесь и выслушает приветствия, получится чудовищное хамство. Не волнуйся, не заржавеет подождать, пока ты справишься. Давай, пиши дальше.

И я пишу.