О дивный новый мир. Остров

И снова у него на глазах ее лицо, все ее тело претерпели еще одну метаморфозу. Он видел, что в этом маленьком и хрупком с виду человеческом существе было достаточно сил, чтобы противостоять любым страданиям. Воля, способная тягаться со всеми мечами, которые судьбе было угодно вонзить в нее. Почти угрожающая в величии своей решимости бороться, темная богиня Цирцея сменила только что сидевшую перед ним милосердную Матушку Долорес. Нахлынули воспоминания о том, как этот тихий голос покорил его, рассказывая о лебедях и о соборе, об облаках и о гладкой поверхности воды. И когда он вспомнил все это, лицо перед ним вдруг озарилось осознанием своего триумфа. Не только сила, но и внутренняя властность — он увидел ее отражение на лице, почувствовал ее присутствие и поневоле весь сжался.

— Кто же вы такая?

Сузила посмотрела на него, не говоря ни слова, а потом весело улыбнулась.

— Не надо так пугаться меня, — сказала она потом. — Я уж точно не самка богомола.

Он улыбнулся ей в ответ — улыбнулся смеющейся девочке, обожавшей поцелуи и откровенно приглашавшей к ним.

— Слава Богу! — воскликнул он, и любовь, которая улетучилась было под влиянием испуга, снова нахлынула приливной волной счастья.

— Слава Ему за что?

— За то, что наградил вас благословением чувственности.

Она снова улыбнулась:

— Что ж, шила в мешке не утаишь. По крайней мере такого.

— Вся эта мощь, — сказал он, — вся восхитительная, но ужасающая сила воли! Из вас мог бы получиться отличный Люцефер. Но к счастью, Провидению было угодно…

Он высвободил свою правую руку и подушечкой вытянутого указательного пальца прикоснулся к ее губам.

— Благословенный дар чувственности — вот что спасло вас. Но здесь заключена лишь половина спасения, — понял он, с отвращением вспоминая лишенные любви лихорадочные объятия в розовом алькове. — Только часть спасения. Потому что есть, конечно же, и еще одна важная вещь: то самое познание, кто ты есть на самом деле. — Он немного помолчал, чтобы продолжить: — Мэри с мечами, пронзившими сердце, и Цирцея и Нинон де Ланкло[156], а потом — кто еще теперь? Кто-нибудь вроде Джулианы из Нориджа[157] или Екатерины Генуэзской[158]. В вас на самом деле воплощены все эти женщины?

— И вдобавок полная идиотка, — заверила его она. — Плюс вечно обеспокоенная, но не слишком заботливая мать. Плюс маленькая педантка и мечтательница, какой я была в детстве. Плюс в будущем дряхлая умирающая старуха, которая посмотрела на меня из зеркала, когда мы в последний раз принимали средство мокша вместе. А затем Дугалд тоже посмотрел и увидел, каким он станет еще через сорок лет. А менее чем через месяц, — добавила она, — он был уже мертв.

Человек легко оступается, человек часто падает… Наполовину скрытое в таинственной тени, наполовину сиявшее не менее таинственным золотистым светом, ее лицо снова сделалось маской страдания. Он мог видеть, что глаза, погруженные глубоко в темные глазницы, были теперь закрыты. Она удалилась в какое-то иное время и находилась там одна, где-то не здесь, — с мечами, торчавшими из открытой раны. Снаружи снова начали заливаться петухи, и вторая майна взялась за свои призывы к состраданию — на полтона выше, чем первая.

— Каруна.

— Внимание. Внимание.

Уилл снова поднял руку и коснулся ее губ.

— Ты слышишь, что они говорят?

Прошло много времени, прежде чем она ответила. А потом, уже подняв свою руку, взялась за его палец и с силой прижала к своим губам.

— Спасибо тебе, — сказала она и снова открыла глаза.

— За что ты благодаришь меня? Ты сама научила меня, как поступить.

— А теперь твоя очередь научить своего учителя.

Как пара соперничавших гуру, каждый проповедовавший свою школу духовности, майны, сменяя друг друга, кричали:

— Каруна.

— Внимание.

А потом бессмысленное соревнование вылилось в наложившиеся друг на друга звуки.

— Каруманиекарувникарумание.

Объявляя на весь свет, что именно он был всемогущим повелителем всех курочек, непобедимым бойцом, готовым скрестить шпоры с любым претендентом на это звание, петух в соседнем саду громко провозгласил о своем божественном происхождении.

Улыбка пробилась сквозь маску страдания. Из своего личного мира мечей и памяти Сузила вернулась к реальности.

— Кукареку, — сказала она. — Как же я люблю его! Он похож на Тома Кришну, когда тот обходит всех подряд и просит пощупать, какие крепкие у него мускулы. И этих нелепых птиц, с таким упорством повторяющих добрые советы, которых сами не понимают. Они такие же восхитительные, как и мой малыш.

— А что ты скажешь о других двуногих? — спросил он. — Об их менее восхитительной разновидности?

Вместо ответа она склонилась вперед, ухватила за челку и, подтянув его голову к себе, поцеловала в кончик носа.

— Кстати, о ногах. Тебе самое время двигать своими. — Она встала и подала ему руку. Он ухватился за нее и с ее помощью тоже поднялся со стула. — Негативное карканье и попугайское повторение ложной мудрости, — сказала она. — Вот что портит некоторых из остальных двуногих.

— Есть гарантия, что я больше не вернусь к своей блевотине? — спросил он.