О дивный новый мир. Слепец в Газе

Они долго молчали. Затем, с едва заметной улыбкой, которую она попыталась сделать вкрадчивой и обаятельной, она проговорила:

— Теперь ты будешь на меня сердиться.

— Нисколько. Я просто хочу, чтобы ты реально посмотрела в лицо фактам. — Он поднялся и, почувствовав реальную опасность быть сильно втянутым в беды Мери, символически заявил о своем праве на свободу тем, что стал ходить взад-вперед по комнате.

«Я должен поговорить с ней о морфии, — думал он, — попытаться убедить ее лечь в больницу и вылечиться. Для ее же пользы. Ради бедной Элен». Но он знал Мери. Она начнет сопротивляться, будет кричать, впадет в раж. Будет выть, как волк. Или, что еще хуже, гораздо хуже, подумал он с содроганием: она раскается, пообещает бросить, изойдет слезами. Окажется, что он ее единственный друг, моральная опора в жизни. В результате он не сказал ничего. «Это не доведет ее до добра, — уверял себя он. — От случаев с морфием ничего хорошего не жди».

— Нужно трезво оценивать реальность, — произнес он вслух Бессмысленная банальность, но что еще он мог сказать?

Неожиданно, с покорной быстротой, которую он нашел определенно недоброй, она согласилась с ним. Согласилась всецело. Нечего было плакать над разлитым молоком или строить воздушные замки. Необходим план — множество планов — серьезных, практичных, мудрых планов новой жизни. Она улыбнулась ему с некоторой долей потворства, словно они были парой конспираторов.

Неохотно, с недоверием он принял ее приглашение посидеть на краешке кровати. Планы разворачивались сами — достаточно серьезные. Маленькая квартирка в Хэмпстеде. Или же небольшой домик на одной из грязных улочек рядом с Кингз-роуд, в Челси. Время от времени она даже сможет устраивать недорогие вечеринки. Будут приходить настоящие друзья, несмотря на скромность предложенного — они ведь не откажутся. Она упорствовала с довольно жалким желанием, чтобы ее переубедили.

— Конечно, — пришлось сказать ему, хоть не дешевизна заставляла их избегать ее общества, а грязь, нищета, морфий, этот невыносимый запах эфира при дыхании.

— Можно устраивать винные вечеринки, — говорила она. — Это будет здорово! — Ее лицо засветилось. — Ты, Энтони, какую бутылку принесешь? — И до того, как он успел ответить, она продолжала: — Нам будет бесконечно туго с напитками. Бесконечно… — И секунду спустя она принялась рассказывать о внимании, которым Джордж Уиверн вдруг принялся окружать ее тогда. Довольно странно при таких обстоятельствах, видя к тому же, что Сэлли Уиверн тоже… Она улыбнулась своей загадочной улыбкой — со сжатыми губами и полузакрытыми глазами. И что уж было совсем удивительно — даже старина Ледвидж недавно подавал ей знаки…

Энтони удивленно слушал. Те сочувствующие, немногие, но настоящие друзья превратились, словно по воле колдовства, в натуральную стаю пылких любовников. Верила ли она серьезно в свои собственные планы? Но так или иначе, продолжал размышлять он, это, казалось, не играло никакой роли. Даже невыполнимые, эти фантазии определенно могли поднять ее дух, восстановить ее, по крайней мере временно, до состояния бодрой самоуверенности.

— В тот раз в Париже, — говорила она с той откровенностью, на которую только была способна. — Ты помнишь?

Но это было ужасно.

— Отель «Сен-Пер». — Ее голос завибрировал и потонул в низком гортанном смехе.

Энтони кивнул, не поднимая головы. Она, видимо, хотела, чтобы он ответил ей хотя бы намеком на многозначительную улыбку, вызванную скабрезным напоминанием о той старой шутке о святых отцах и их развлечениях с высшей церковной санкции. На их жаргоне «поиграть в святого отца» или, более идиоматично, «сыграть святошу» означало «заняться любовью». Он нахмурился, внезапно разгневавшись. Как она посмела?…

Шли секунды. Сделав отчаянное усилие, чтобы заполнить ледяную пропасть молчания, Мери произнесла, словно сентиментально вспоминая о прошлом:

— Мы славно веселились тогда.

— Славно, — повторил он голосом как можно более вялым.

Внезапно она схватила его за руку.

— Энтони, милый!

«О Боже!» — подумал он и попытался как можно вежливее высвободиться, но хватка горячих и сухих пальцев не ослабевала.

— Как мы были глупы, когда ссорились, — продолжала она. — Точнее, я была глупа.

— Не так-то уж, — вежливо заметил он.

— Это дурацкое пари. — Она покачала головой. — И Сидни…

— Ты добилась того, что хотела.

— Я напоролась на то, чего не хотела, — быстро возразила она. — Всегда выходит то, чего не хочешь — глупо, из чистой вредности. Выбираешь худшее только потому, что оно худшее. Гиперион против сатира — и, следовательно, сатир.

— Но при определенных целях, — не выдержав, произнес он, — сатир лучше удовлетворяет.

Не обращая внимания на его слова, Мери Эмберли вздохнула и закрыла глаза.