О дивный тленный мир

После того случая в британской прессе сложно было найти изображение смерти как таковой: правительство старалось преуменьшить масштаб грядущих проблем. Смертность росла, но средства массовой информации больше рассказывали о том, как люди поддерживают Национальную систему здравоохранения, или о капитане Томе, отставном армейском офицере, который в свои 90 лет медленно ходил по саду у дома, чтобы собрать деньги на благотворительность. Если смерть — это просто ежедневные числа на экране, реальность игнорировать проще, и невидимый враг начинает казаться банальным. Пока в подвальном морге Лара, падая от усталости, меняла бумажную хирургическую маску на резиновый респиратор, где-то спорили о существовании вируса. В конце концов в новостях начали показывать, как выглядит ситуация в больницах, но, если не искать специально, гробы, мешки с трупами и временные морги на глаза не попадались, а если о них и упоминали, то обычно речь шла о зарубежных странах. «Чем дальше и экзотичнее место, тем больше вероятность, что у нас мы увидим мертвых и умирающих спереди и целиком», — писала Зонтаг в своей книге о реакции человека на картины боли[141].

Временами у меня было такое чувство, как будто мы упускаем большой фрагмент этой истории и что эта неспособность понять зародилась задолго до событий 2020 года. Как увидеть за цифрами умерших людей, если к смерти принято относиться как к чему-то абстрактному?

Это напомнило мне историю, которую Клив Джонс, активист движения против СПИДа, много лет назад рассказывал Терри Гросс в одной из серий радиопередачи Fresh Air. В 1985 году он был в Сан-Франциско, и число жертв СПИДа в этом городе как раз перевалило за тысячу. В ноябре он пошел на ежегодное зажжение свечей в память о политиках Харви Милке и Джордже Москоне, погибших в результате покушения. Он стоял на углу на перекрестке улиц Кастро и Маркет, и его охватило отчаяние. Это самый эпицентр стремительно распространяющейся эпидемии, но никаких видимых признаков нет. Ее существование едва замечают за пределами пострадавшего сообщества. Толпы людей вокруг сидели в ресторанах, смеялись, играла музыка. «Я подумал, что, если можно было обрушить эти дома, если бы вокруг осталось поле, усеянное тысячами гниющих на солнце трупов, общество увидело бы проблему и осознало ее. И если бы в них было что-то человеческое, они почувствовали бы, что должны отреагировать», — вспоминал Джонс. Вместо разрушения он начал творить. Он основал движение AIDS Memorial Quilt — гигантское одеяло из лоскутов 90 × 180 сантиметров, приблизительный размер могилы. С тех пор прошло 36 лет, и это одеяло по-прежнему растет: увековечено уже 105 тысяч имен, а масса достигла 54 тонн. Это теперь крупнейшее произведение народного искусства, созданное сообща. Оно возникло, потому что трупы сложно себе представить и легко проигнорировать, если их нет перед глазами или если из-за предубеждений человек не считает проблему существенной.

В 2020 году люди говорили «прощай» и делали последний вдох на маленьких экранах. Некоторые видели смерть впервые, и это была смерть их близких. Мы были лишены возможности скорбеть обычным образом: посещать похороны запретили. И церемонии часто проходили по Zoom, тоже в виде картинки на экране. У нас осталась лишь смерть как понятие. В апреле, когда мир не мог уснуть, BBC Radio 3 совместно с Европейским вещательным союзом начало передавать по пятнадцати каналам в Европе, США, Канаде и Новой Зеландии альбом Sleep, восьмичасовую колыбельную Макса Рихтера.

Действие редко принимает форму бездействия, но в этот кризис можно было спасать жизни, просто сидя на диване и глядя в стену. Психологическое влияние карантина не сводилось к тому, что люди были вынуждены находиться в помещении и постоянно общаться с родными: у них был полный набор стрессовых гормонов, и ничего нельзя было с ними сделать. Пассивность вызывала тревогу и чувство безнадежности, и нельзя было понять количественно, какой эффект дает твое ничегонеделание. Свыше 250 тысяч британцев стали волонтерами, стремясь помочь, желая зримо удержать мир от распада.