О духовной жизни современной Америки

Такой свежестью и обаянием при всем том веет от простодушия этого доброго человека, такой первозданной естественностью дикаря, что нипочем не заподозришь его в тщеславии. Даже в тех местах книги, где его уверенность в своей миссии выражена наиболее назойливо и при том меньше всего мотивирована, у читателя не возникает ощущения, что перед ним самовлюбленная личность. Он просто хороший, добрый человек, ты словно чувствуешь его дружеское объятие, когда он выпевает свои списки домашней утвари. В стихотворении «На берегу голубого Онтарио» он изъявляет намерение «пропеть песню, рвущуюся из самого сердца Америки», которой суждено стать «песней радостной победы», а также «песней про родовые муки демократии». Четырнадцать тяжеловесных строф нанизал он одну за другой, пытаясь справиться с этой сложной задачей. Но, в девяносто девятый раз окинув взором «Миссури, Небраску и Канзас», а затем «Чикаго, Канаду и Арканзас», он вдруг споткнулся и замер на месте. Наконец-то ему открылся итог, и, обмакнув перо в чернила, он вывел:

Клянусь, что начинаю постигать смысл здешних вещей,
Это не земля, не Америка столь велики,
Это я столь велик или буду столь велик…

Под конец без обиняков заявляет, что Америка — это он:

Америка, стоящая в стороне, однако охватывающая всех, что
она в конечном счете, как не я сам?
Все эти штаты, разве это не я сам?

(Перевод Н. Мамонтовой)

Но даже и это стихотворение не оставляет у читателя впечатления надменной самонадеянности — это просто наивность, вопиющая наивность дикаря.

Среди стихотворений, объединенных Уитменом в цикле «Каламус», мы найдем самые лучшие его произведения. Когда он поет «О любви к человеку», он трогает такие струны своей доброй, любвеобильной души, которые порой будят отзвук в душах других людей. С помощью «всеобщей любви» хочет он обновить продажную американскую демократию, с помощью любви — «сделать весь континент нераздельным», «возвести города, обнимающие друг друга за шею», «породить самую прекрасную человеческую породу, которая когда-либо существовала под солнцем», «насадить названое братство с плотностью деревьев, растущих вдоль реки», «создавать почти божественные страны, невероятно привлекательные одна для другой». Все же и в этих стихотворениях нет-нет да и попадутся отдельные живые слова, исполненные смысла, хоть в книге они и кажутся редким исключением. Примитивная необузданная эмоциональность поэта выражена здесь довольно культурным английским языком, понятным, стало быть, также его соотечественникам. В стихотворении, озаглавленном «С любимой иной раз…», Уитмен изъясняется столь ясно и отчетливо, что читатель с удивлением начинает гадать, а не написаны ли эти строки его матерью или, может, каким-нибудь другим разумным человеком:

Когда я люблю человека, я иной раз впадаю в ярость оттого,
что боюсь расточать неразделенную любовь,
А все же я думаю, что неразделенной любви не бывает.
Так или иначе, я обрету награду.
(Я пламенно любил одну женщину, но любовь моя не встретила
взаимности,
Однако силой моей любви я написал эти песни.)

(Перевод Н. Мамонтовой)

Вот здесь — если, конечно, пренебречь тем, что автор на расстоянии от первой до второй строфы меняет глагольное время, — еще можно обнаружить разумную мысль, выраженную вразумительным языком, правда поэтическим языком его можно считать лишь формально. Но долго автор не в силах себя смирять: чуть дальше перед нами снова прежний непостижимый дикарь. В одном из стихотворений он совершенно всерьез утверждает, будто всегда находится рядом с каждым читателем своей книги. «Не будь слишком уж уверен, что сейчас меня нет с тобой рядом», — предостерегает он его, а еще дальше впадает в тяжкие сомнения применительно к вопросу о тени Уолта Уитмена:

Моя тень…
Сколь часто я застаю себя самого стоящим и видящим, как
она убегает куда-то,
Сколь часто я даже не спрашиваю себя о ней,
хоть и сомневаюсь, моя ли она!..

Мне представляется, что сомнения его небезосновательны, раз уж человек одарен тенью, которая убегает куда-то, в то время как сам он стоит на месте и наблюдает за ней.