О духовной жизни современной Америки

В своем стремлении доказать тесную связь души с Богом Эмерсон вновь, в который раз разбивает собственную теорию об относительном характере всякой своеобычности. Стоит ему только забрести в область божественного, как на него сразу же находит азиатская блажь, и он тут же прощается со всеми им же ранее провозглашенными теориями. «Чистая (inviolate) душа состоит в непрерывной телеграфной связи с первопричиной всего сущего», — утверждает он. И еще отчетливей выражает он ту же мысль, когда заявляет: «Самый главный факт — это сверхчувственный интеллект, перетекающий в нас из неизвестного источника, и встречать его должно с религиозным благоговением и ограждать от всякого смешения с нашей собственной волей». Так, спрашивается, зачем же тогда нужны все эти «тысячи тружеников»? Когда чистой душе необходимо тога или иного рода знание, ответ на какой-либо вопрос, ей даже не надо листать Платона, чтобы найти эти сведения, потому что это знание, говорит Эмерсон, мы «фактически» получаем непосредственно из неизвестного первоисточника, как своего рода телеграмму.

Читаешь про этот источник, который будто бы должен в нас перетекать, и уже кажется, что ты насквозь промок. А Эмерсон словно бы и сам опасается — вдруг телеграмма не дойдет по назначению — и потому велит унитарию, обитающему в его душе, добавить: «Поистине, нет такого вопроса, на который нам не дано получить ответ».

Поистине, это довольно-таки странное утверждение в устах мыслителя! Он замирает перед самыми крутыми загадками, не находя на них ответа, однако же успокаивается и вновь и вновь славит Бога. Что же касается бессмертия души, то Эмерсон доказывает это бессмертие… фразой опять же самого Эмерсона: «Если потонул мой корабль — значит, он лишь опустился в другое море». Вдобавок он еще приводит несколько строчек, отражающих взгляд Фокса на вечность: «И был океан тьмы и смерти, но также бескрайний океан света и любви, который затопил обитель тьмы и тленья». Ибо душа бессмертна!

С помощью таких вот этико-философских ухищрений Эмерсон сделался мыслителем. Его учение: одна душа в теле, один Бог на небесах. От философов он требует «мудрости», понимаемой им как «нравственная проповедь». Мудрость Платона «безгранична», мудрость Бемена — «здоровая, красивая», мудрость Сведенборга — для него «удобна», мудрость Монтеня — «безнравственна», мудрость Шекспира — «необыкновенна» — Эмерсон ставит вопрос о характере мудрости. Как будто научная философия обусловлена определенной моралью! Иные люди с равной поспешностью способны сочинить как философию порока, так и философию добродетели. Нравственная философия Эмерсона в точности та же, какую можно встретить во всех унитарианских сборниках проповедей, предназначаемых для домашнего употребления (например, у Паркера, Чаннинга и других). Эту же философию, в сущности, исповедуют все приличные люди — от добропорядочных рассыльных до добродетельных китобоев. В лице Эмерсона этическая философия не обрела нового мыслителя, зато нашла проповедника. По своему духовному складу он преимущественно литератор; что бы он ни говорил, что бы он ни писал — ой всегда делал это талантливо. Именно у него соотечественники заимствуют эпиграфы для самых своих добропорядочных и невинных книжек. Поистине Эмерсон стал Эзопом ханжеской американской толпы.

Порой, однако, литературный дар все же заводит его слишком далеко — во всех тех случаях, когда Эмерсон стремится к глубокомыслию. Конечно, все привыкли к непостижимой выспренности писаний иных философов, но особенно интересно посмотреть, как ученый янки демонстрирует свою ученость. Некоторые изречения Эмерсона, напоминающие откровения оракула и, на взгляд публики, исполненные глубокого смысла, звучат, к примеру, вот так: «Ученость — это знание, не познанное нами». Ах, как это верно, как верно! Правда, я в этом изречении ничего ровным счетом не понял, но, как известно, Эмерсон всегда прав. Скажи он: «Знание — это ученость, которой мы не научились», он, конечно, ошибся бы. Вот видите, сколь важно перевернуть что-либо с ног на голову!

Другое изречение, пожалуй, звучит еще более странно: «Детали — это меланхолия». Ну конечно же, детали — это меланхолия. Любой кляче, маломальским понятием обладающей, это известно. Никто вроде бы не уверял, будто детали — это горная цепь или, к примеру, штора? Ну конечно же, никто! Хотел бы я посмотреть на того, кто посмел бы сказать, что у деталей меньше сходства с тоской, чем с каким-нибудь шелковым зонтиком! Стало быть, детали — это и впрямь меланхолия…

Ралф Уолдо Эмерсон умер в 1882 году.