О, этот вьюноша летучий!

…Юра вырвал пробку из бака, и тотчас же поток бензина взбодрил двигатель «Сопвича». Пропеллер раскрутился, мотор взвыл.

– Ура-а! – загремели трибуны, когда за десять саженей от земли аппарат взмыл вверх.

Белый шарф опустился на голову бухарского эмира.

– О, якши, – блаженно вздохнул восточный владыка. – Какой парфьюм! Ля фам, ля фам! Якши!

…

Спотыкаясь, расставив руки, с застывшей бессознательной улыбкой герой дня шел от самолета к трибунам, а навстречу ему катила восторженная толпа. Мгновение – и авиатор окружен. Учащаяся молодежь подхватила Пирамиду на руки – качать!

Наконец первый восторг улегся, и генерал Браульбарс получил возможность высказаться.

– Мой друг, я волновайтс гут, шреклих, вундербар, вы получиль все призы сегодняшнего дня! Слава, глория, нашему руссише пилоту Ифан Пирамида!

– Гип-гип-ура! – взревела толпа.

– Общая сумма призов пять тысяч рублей, господа! Ура!

Все поплыло в глазах Юры, и лишь лицо Лидии, прекрасное лицо, прекрасное лицо…

– Лидия, я потерял все, что обрел, я потерял ваш шарф, – прошептал он и потерял сознание.

Юра лежит в «паккарде» Брутеня на груде цветов, словно знатный покойник. Собравшиеся вокруг друзья и поклонники чудо-пилота Ивана Пирамиды внимают малосвязным словам, слетающим с геройских губ.

– …воздух… небо… Лидия… Джек Лондон… деньги… любовь… страсть… метаморфоза…

– Тихоныч, гони к врачу, – говорит Брутень. – Тихоныч, отвечаешь.

В это время полковник Отсебятников в элегантном гороховом рединготе, играя тростью, напоминающей утонченное орудие пытки, улыбаясь дамам и нюхая многозначительную красную гвоздику, тихо говорил сам себе:

– Человек такого исключительного бесстрашия очень опасен. Нужно брать! Таковы законы тайной войны. Необходимо опередить журналистов. Выезжаем! (в сторону) Человек, бутылочку «Редерера»!

Перпетуум мобиле

Тихо катит по берегу реки «паккард» с Тихонычем за рулем. Юра очнулся среди кубков, статуэток и цветов.

– Тут бронзы, мусье Пирамида, на хорошую статую, – доброжелательно улыбнулся Тихоныч.

Юра увидел слева от себя свежую прелесть воды – остановите, пожалуйста! – и сиганул из «паккарда» прямо в реку.

Через минуту он вынырнул из воды прежним – бодрым, румяным и нахальным, да еще и с лилией в руке. Одна беда – усы и бакенбарды Ивана Пирамиды смылись с его лица и сейчас плавают рядом, а он и не замечает.

– У меня, Тихоныч, этой бронзы – во! Со всего мира навез!

– Усики как бы не уплыли, мусью, – проговорил механик, вылез из машины и вынул из кармана трубочку.

Галопом вынеслись на берег залива несколько пролеток из сыскного. В передней с бутылочкой «Редерера» героично раскинулся Отсебятников. Рядом верный Панкратьев.

– А я, господин полковник, арестовал его вещички, – Панкратьев показывает ковровый саквояжик.

– Панкратьев, ты прибавляешь! – изумленно поднял бровь полковник. – Будешь отмечен. Открывай!

– Боюся, господин полковник, – чистосердечно признался Панкратьев.

– Панкратьев, ты убавляешь! Сгною! Повешу!

Сыщик отчаянно рванул застежки и вытащил из сумки какую-то странную штучку вроде самодельного пугача. Штучка на его коленях стала раскручиваться и угрожающе жужжать.

– Адская машина! – вскричал полковник. – Расходись!

В панике полковник и Панкратьев спрыгнули с пролетки, а «штучка» упала на аллею.

Отсебятников и Панкратьев ждали, затаясь за рекламной тумбой. «Штучка» вращалась, жужжа.

– Георгий Тихонович, дорогой, я знаю летательные аппараты всех систем, я знаю биографии всех дипломированных пилотов мира! Что я мог поделать с собой?

Юра мечется по берегу перед спокойным и важным Тихонычем, жестикулирует с некоторой дозой театральной аффектации.

– Что я мог поделать с собой, если меня неудержимо, гипнотически, испепеляющее манит небо? Фатум! Судьба!

Юра снова спускается в воду и апеллирует своему слушателю выловленным цветком.

– Только эта роковая тяга стала причиной моего маскарада. Пусть общество меня осудит, но я все-таки поднялся в воздух! Пусть теперь все смеются, пусть издеваются на Иваном Пирамидой, но все-таки и он промелькнул на небосклоне, словно падучая звезда!

Юра отвернулся и закрыл лицо локтем. Тихоныч, не меняя выражения каменного лица, смахнул слезу.

– У тебя, Юра, к аеропланам талант, а слезьми делу не поможешь, – говорит он. – Вот Кампо-де-Сципио открыл школу летания, да там деньги нужны. Пятьсот рублей за обучение, сотня в Общество и пятьсот еще залогу…

Юра с безнадежной миной покопался в бумажнике и вытянул единственное, что осталось от «скромнейшего содержания», – синенькую купюру. Вдруг лицо его озарилось.

– Да ведь я же пять тысяч рублей сегодня выиграл, любезнейший Георгий Тихонович!

– Извольте в банке получить по предъявлении пилотского свидетельства, – сухо пресек механик этот порыв. Юра обмяк.

– А что, если… – Тихоныч что-то обдумывал… – А что, если, Юра, я тебя на «Дедал» определю?

«Штучка» продолжала вращаться, жужжа. Мимо проехал автомобиль с представителями прессы.

– Газетчики, господин пол… пардон, мусью… – осторожно заметил Панкратьев.

Отсебятников сердито выскочил из-за тумбы.

– Вздор! Чушь! Бессмысленная штука! Перпетуум мобиле!