О.Генри: Две жизни Уильяма Сидни Портера

Накануне его отъезда Портеры решили сфотографироваться — сделать семейный портрет. Нетрудно догадаться, от кого исходила инициатива: в семье ничего не случалось без решающего участия Атоль. Почему она настояла на этом? Потому ли, что предстояла разлука, боялась, что другого случая может не представиться (ее беспокоили болезнь, грядущее судебное разбирательство, да и многое другое), или причина была иной? Наверняка фотограф стремился (да и Портеры тоже), чтобы портрет получился радостным и безмятежным. Но, как ни старались участники съемки, напряжение пронизывает фотографию. Атоль, наклонившись к дочери, сжав губы и вздернув подбородок, с вызовом смотрит в объектив — на ее лице упрямство и решимость. Ее супруг, напротив, нерешителен. Он как бы прячется за ребенком. Взгляд его ускользает. Он смотрит вдаль, но того упорства, которое читается во взгляде жены, у мужа нет. Для Маргарет это был, видимо, первый опыт фотографирования. Она нарядно одета, ей любопытно, но и она не радуется происходящему, а, скорее, опасается того, что происходит.

Вероятно, фотография отправилась с Портером в Хьюстон, а затем сопровождала его в скитаниях и переездах. Она потерлась, поблекла. Но это единственное фото, на котором они — вся семья — вместе.

К работе в «Пост» новый сотрудник приступил в октябре, ему поручили вести колонку, посвященную «социальной жизни», и уже 18 октября она появилась в газете. Судя по всему, его колонка пользовалась популярностью — уже в ноябре ему повысили зарплату, и он стал получать 20 долларов.

Судья Ю. Хилл, главный акционер «Пост», много лет спустя вспоминал: «Это был один из самых воспитанных людей, кого я когда-либо знал. У него был тихий, спокойный голос, прекрасные, непринужденные манеры, и он знал, как быть учтивым». Куда больше судьи (который едва ли видел Портера больше десятка раз) с журналистом общался полковник Джонстон — ведь он был главным редактором газеты, и он охарактеризовал своего сотрудника следующим образом: «У мистера Портера был замечательный характер, и я, пожалуй, скажу, что это был один из самых приятных в общении людей, что мне довелось знать. Он был очень скромным, даже застенчивым человеком. Его уход из “Пост” стал для газеты невосполнимой потерей» [134].

Понятно, что эти характеристики были даны уже после того, как стало известно: легендарный О. Генри и бывший литературный сотрудник их газеты У. С. Портер — одно лицо. Но едва ли они неискренни. Хотя бы потому, что уже в мае журналисту положили новый оклад — 25 долларов в неделю, а это была максимальная ставка в газете. Тогда же, вспоминал полковник Джонстон, видя масштаб способностей своего сотрудника, он предлагал Портеру оставить провинциальную журналистику и перебраться в Нью-Йорк. Он был уверен, что только там тот сможет по-настоящему реализоваться [135]. Вполне возможно, слова главного редактора, что называется, «запали в душу» и через несколько лет действительно повлияли на решение Портера обосноваться именно в Нью-Йорке, а не где бы то ни было еще. Но тогда это было невозможно. Во-первых, потому, что это не вязалось с его характером: он просто не способен был принимать такие серьезные решения самостоятельно. А во-вторых, он был совершенно доволен таким status quo: не только имел обычные 100 долларов в месяц, но еще получал и удовольствие от работы.

Теперь Портер уже мог содержать семью и под Рождество снял меблированную квартиру на Кэролайн-стрит [136]. К Рождеству был запланирован переезд в Хьюстон Атоль и Маргарет. Но он не состоялся — супруга была еще слишком слаба. Семья смогла воссоединиться только в феврале 1896 года.

В Хьюстоне будущий писатель вел очень уединенный образ жизни. Хотя со всеми сотрудниками редакции у него были ровные отношения, друзей он себе не завел (что вполне вяжется с характером нашего героя). Единственным близким человеком стал репортер газеты по имени Уильям Синклер. Ни с кем больше Портер не общался. Но близки ли они были по-настоящему, как сообщают некоторые биографы О. Генри? Позднее Синклер утверждал, что дружил с Портером и после работы они почти ежедневно подолгу гуляли по улицам города; что часто бывал у него дома — и до приезда семьи, и после, но, с его слов, Маргарет было девять лет, хотя в действительности ей едва исполнилось шесть. Впрочем, память нередко подводит. Куда интереснее данная другу характеристика: «Он никогда не стремился никого развеселить и сам не пытался быть забавным. Он никогда не смеялся собственным шуткам. Я никогда не видел, чтобы он хохотал, но едва заметная улыбка всегда блуждала на его лице» [137].