О геополитике: работы разных лет

При этом о “хороших” границах можно говорить, пожалуй, лишь там, где таковые многих областей жизни худо-бедно расположены под прикрытием благодаря морю или — теоретически — всех, которые благодаря анэйкумене совпадают пространственно с незаселенностью, непригодностью для жилья. Там, стало быть, возникают прочные, защищенные границы, которые сохраняются тысячелетиями или по крайней мере, вновь возрождаясь, всегда доказывают свою разделительную способность. Это касается и страдания нашей нации, чье жизненное пространство в меньшей степени, чем почти у всех других великих народов Земли, было защищено такими границами, что чем больше отсекались географические переходные зоны, чем больше отдельные естественно разделяющие линии включались в силовой, культурный и хозяйственный организм внутриевропейского перехода, тем дальше отдалялось оно от основ своего расового образования. Увы, это имело значение, ибо, с одной стороны, это пространство втиснулось в романский культурный круг, омолодив его, но и разрушив, а с другой — оно ворвалось в мир Востока — принося, правда, культуру и зрелость, но, естественно, и неудобство из-за притязаний на порядок — или же одновременно и желанное, и внушающее страх вступило в чересполосно расположенные заокеанские владения: в общем и целом одно из наиболее проблематичных, не знающих границ фаустовских мироощущений среди других стран Запада! Это было трагедией немецкого народа, который вышел на сцену как более молодой среди зрелых или как более зрелый среди молодых, обеими сторонами принимаемый, обе растревожив и оплодотворив, но нигде не понятый справедливо, подобно индийцам и эллинам. Этим он мешал в достижении твердой и ясной формы народами больше, чем другие. Отсюда проистекает также его внутренняя [с.80] трудность прийти к соглашению о надежных границах. Множество речей о хороших и плохих, благоприятных и неблагоприятных границах создают у него в конечном счете скорее путаницу, чем ясность, там, где это происходит не по причине весьма надежной формы опыта, а из-за столь широко распространенного отрицательного отношения к проявлениям границ на Земле. Именно у жителя Внутренней Европы переживание, связанное с границей, предшествовало рассуждениям о границе и теории границы.

Исходя из научной точки зрения, следовало бы в сущности говорить лишь о согласованных, компромиссных, несостоятельных границах, затем почти для всех жизненных форм — о сообразующихся с природой рубежах или о спорных, разорванных границах, затем о почти всегда таящих напряженности, вызывающих соблазн, противоестественных состояниях. К совершенно отчетливому осознанию, о какой стороне — темной или светлой — в отдельных случаях идет речь или какая берет верх, ведет затем разработка определяющих неорганических и биогеографических потребностей соответствующего участка границы, соответствующего рубежа и добросовестное изучение исторических и биологических “обозначений”. Тот, кто помогает создавать и проводить противоречащие природе границы, тому должно быть ясно, что он тем самым развязывает шедшую на протяжении тысячелетий борьбу, какая неоднократно навязывалась узколобой, корыстной перекройкой семейных владений (вроде Каролингов, Сальеров, Гогенштауфенов, Габсбургов) за счет границ крупных народов или французским домогательством отодвинуть подобно некоей Фата-моргане “естественную границу” (“frontiere naturelle”) в восточном направлении, противопоставленную понятиям “нейтральная” (“neutre”) и “расчлененная” (“demembree”).