Еще и сегодня вследствие такого произвольного проведения границы большая Бразилия с ее 30 млн португалоговорящего смешанного населения существует как самое крупное государство и одновременно как чужеродное тело в испански-колонизованной Латинской Америке. Это создает на границе скрытое напряжение, которое возникло там из-за того, что огромные пространства, завоеванные извне, были расчленены и разграничены согласно локально чуждым, созданным гуманитарными науками представлениям, в то время как внутренние границы прежних колониальных государств только теперь в силу внутренней естественной необходимости постепенно приводятся в равновесие[306]
.Существенные разъяснения о большей или меньшей способности отдельных интеллектуальных сообществ признать биологически правильные границы, установить ранее сохранявшиеся также при временном перемещении дает, например, сравнение иерархического Атласа[307]
с другими в качестве особенно устойчивых, проверенных краеведением разграничений, о чем можно узнать из трудов Б. Песслера[308]. Британская точка зрения изложена в работе Э. Г. Хилса «The geography of international frontiers»[309] или более широкие взгляды, учитывая военную истерию, в работе Л. В. Лайда «Types of political frontiers in Europe»[310].Самые резкие противоречия среди новейших имен, как мне представляется, – в сочинении
Эти сообщения, лейтмотив которых обращен ко всем жизненным формам с большой плотностью населения, с постоянным ростом населения и сильным напором жизни (Внутренняя Европа, Италия, Япония и Китай), – не что иное, как открытое или закамуфлированное напоминание о необходимости приноровиться к неомальтузианству. Но это в сущности нечто иное, чем грубое изречение Клемансо[311]
о «vingt millions de trop»[312] или Людовика XIV. Точка зрения Фенелона[313] в отношении рейнской границы, высказанная в его знаменитом письме, настолько обличительна, что нам, с внутриевропейской точки зрения, нечего к ней добавить.“Это была с самого начала чисто реваншистская война, поэтому все расширения территории, которым она содействовала, были несправедливы с самого начала. Разумеется, Вашему Величеству[314]
кажется, что заключенные мирные договора должны прикрывать эту несправедливость; но мирные договора, как известно, побежденные подписывают не по доброй воле. Естественно, их подписывают, когда одному к горлу приставят нож. Подписывают, как отдают свой кошелек, когда нет выбора: деньги или жизнь.Это даже не позволяет выставить в качестве аргумента, что Вы имели право известные места удерживать потому, что они служат укреплению Ваших границ. Никогда у нас не было потребности беречь свою безопасность, не было права отбирать землю у нашего соседа. Вы властно продиктовали мир и его условия, вместо того чтобы урегулировать его справедливо и умеренно. Поэтому такой мир не может быть постоянным. Вы ни разу внутри границ не придерживались этого, столь бесцеремонно Вами продиктованного мира. В разгар мира Вы продолжали вести войну и новые захваты! Такое поведение возбудило против Вас и противопоставило Вам всю Европу. Даже нейтралы с нетерпением ждут дня, когда Вы ослабеете и станете покорным”.
Таков Фенелон. Разве это не сохраняет силу и сегодня?
А Уэллс, столь настойчиво цепляясь за самобытность идей, не знает в этом случае ничего иного, кроме избитой мудрости рантье: «Надо мной не каплет!» Потому что это подходит британской, французской, бельгийской и нидерландской колониальным империям (а также временно до их перехода точки насыщения в Северной Америке (примерно в 1950 г.) и Соединенным Штатам) в пределах их пространств с плотностью населения соответственно 7, 9, 15 и 26 человек на кв.