Оттого педанты эти как бы навязывают заключение, что сами они могли бы (если бы им пришла фантазия) стать истинными поэтами и достичь таких успехов, каких другие только силятся достичь; однако в действительности они – всего лишь черви, не пригодные ни для чего хорошего и рожденные только для того, чтобы грызть, пачкать и загаживать труды и усилия других; они не в силах стать знаменитыми благодаря своим собственным заслугам и уму, и поэтому всеми правдами и неправдами они пытаются выдвинуться вперед на чужих ошибках и пороках.
Т а н с и л л о. Чтобы больше не возвращаться к тому, от чего мы, увлекшись, отступили довольно далеко, скажу, что существует и может существовать столько родов поэтов, сколько может быть и сколько имеется способов человеческого чувствования и изобретательности, которые могут быть украшаемы гирляндами не только из всевозможных родов и видов растений, но также и из других родов и видов материи. Поэтому венки для поэтов делаются не только из миртов и лавров, но также из виноградных листьев за стихи для празднеств, из плюща – за стихи для вакханалий, из масличных листьев – за стихи для жертвоприношений и законов, из тополя, вяза и лаванды – за стихи на возделывание земли, из кипариса – за стихи погребальные и еще из несчетного множества иных материалов по многим другим обстоятельствам; а также, с вашего позволения, и из той материи, о которой сказал некий галантный поэт:
Ч и к а д а. Но, таким образом, благодаря разным вдохновениям, которые героический поэт показал в разных изъяснениях и чувствах, он безусловно может быть украшен ветвями различных растений и может достойно разговаривать с музами; и поэтому пусть они будут для него вдохновением, которым он утешается, якорем, на котором держится, и причалом, в котором укрывается во время усталости, треволнений и бурь. Оттого он и говорит: О гора Парнас, где я живу, – о музы, с которыми беседую, – о геликонский или какой-либо иной ключ, из которого пью, – гора, дающая мне мирный приют, – музы, которые внушают мне глубокое учение, – источник, который дает мне завершенность и чистоту, – гора, куда, восходя, я возвышаю сердце, – музы, чья беседа оживляет дух мой, – источник, под чьими деревьями отдыхая, я украшаю чело свое, – преобразите смерть мою в жизнь, кипарисы мои в лавры и ад мой в небеса, – иными словами, предназначьте меня бессмертию, сделайте меня поэтом, дайте мне славу, пока я пою о смерти, кипарисах и аде.
Т а н с и л л о. Это хорошо, ибо у тех, кто является любимцем небес, самые большие горести превращаются в столь же великие блага; потому что нужда порождает утомления и усилия, а это чаще всего приводит к славе бессмертного сияния.
Ч и к а д а. И смерть в одном веке дает им жизнь во всех последующих веках.
Т а н с и л л о. Далее он говорит:
Здесь он, во-первых, заявляет, что его гора, это – высокое вдохновенье его сердца; во-вторых, что его музы, – это красоты и превосходства его объекта; в-третьих, что его источники – это слезы. На этой горе вспыхивает страсть, от этих красот зарождается энтузиазм, из этих слез выявляется неистовая страсть.
Таким образом, он считает, что он увенчан своим сердцем мыслями и слезами не менее блестяще, чем иные щедротами королей, императоров и пап.
Ч и к а д а. Скажи мне, что разумеется под словами: сердце, имеющее вид Парнаса?
Т а н с и л л о. Ведь сердце человеческое также имеет две вершины, которые вырастают из единого корня; равно и в духовном смысле из одной страсти сердца проистекают две противоположности, ненависть и любовь, подобно тому, как гора Парнас под двумя вершинами имеет единое основание.
Ч и к а д а. Дальше.
Т а н с и л л о.