О гномах и сиротке Марысе

На охапке соломы в углу спали два мальчугана. Их русые головёнки утопали в золотой соломе, из распахнувшихся на груди холщовых рубашек выглядывало худое смуглое тело. Видно, холод пробрал их весенней ночью — они лежали, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу.

— А вот и королевичи! — закричал Петрушка.

Подошли и другие гномы, и жалость смягчила их лица, разгладив морщины, стерев недовольство.

— Бедняжки! — прошептал один.

— Сиротки! — отозвался другой.

— Вот горе-то! — молвил третий.

Король Светлячок склонил над спящими свой скипетр и сказал:

— Пусть светят вам зори и ласточки щебечут над вами. Растите под сенью лип и сирени! Растите и набирайтесь сил!

И золотым скипетром прикоснулся к льняным головкам.

Тут в хату, поставив лошадь в конюшню, вошёл Пётр. Нагнулся в низких дверях, снял шапку и кинул её на стол.

Любопытные гномы обступили его, спрашивая наперебой: 

— Чьи это дети?

— Мои, чьи же ещё! Было этой мелюзги и побольше, да бог прибрал, как жена померла. Вот только двое осталось.

— Пусть растут крепкими и здоровыми! — повторил король и подал знак свите перенести сокровища из телеги в подпечье.

Гномы проворно принялись перетаскивать ларцы и сундуки в подпечье и прятать их в мышиные норы; они делали это так тихо, что даже кот, спавший перед печкой, не проснулся.

Пётр равнодушно следил за ними. Когда рассвело, он хорошо разглядел, что это за сокровища: просто сор да камушки. То, что ночью слепило глаза, сияя, блестя, пламенея и переливаясь всеми цветами радуги, оказалось песком да щебнем, а бруски золота и серебра — палочками и сучками.

Когда гномы перенесли свои сокровища и сами спрятались в мышиные норки, Пётр постучал кнутовищем по утоптанному земляному полу и крикнул:

— Эй, Куба, Войтек! Вставайте, лежебоки, да поживей! Не видите, отец воротился!

Мальчики зашевелились на соломе и, протирая глаза, спросили сонными голосами:

— Тятенька, а что ты нам с ярмарки привёз?

Но Пётр был зол и не собирался разговаривать.

— Палку привёз! — отрезал он.

Куба сел на соломе и сказал:

— Тятенька, а я короля видел.

— Какого ещё короля?

— Ну, каких на святки показывают.

— Приснилось тебе, — сказал Пётр, боясь, как бы мальчики не разболтали соседям про гномов.

Но мальчика не так-то просто было сбить.

— Нет, не приснилось. На самом деле видел! — воскликнул он. — В золотой короне, а мантии королевской, борода по пояс, в руке палица золотая, как солнышко, горит. Ей-ей, тятенька, видел! Он шёл и сыпал золото на дорогу.

И в подтверждение он ударил себя кулаком в грудь. Но Пётр топнул ногой и заорал:

— Я тебе такого короля покажу, бездельник, что тебе палка приснится! Ну, живо вставайте и в лес отправляйтесь за хворостом. Не видите — весь вышел. Слышали?

— Слышали! — в один голос ответили мальчики.

Выкарабкавшись из соломы, они ополоснули лица из ведёрка, подпоясали тесёмкой рубашки, поцеловали у отца руку и, сунув за пазуху по нескольку вчерашних картофелин, пошли к двери.

Пётр снял с себя ремень и показал им:

— Видите?

— Видим! — ответили мальчики, оробев.

— Что это?

— Ремень…

— А для чего он?

— Чтобы пороть…

— А больно им порют?

— Ой, больно, тятенька, больно!

И, готовые заплакать, давай обнимать отцовские колени, тереть кулаками глаза.

Пётр опустил ремень и сказал:

— Так вот, зарубите себе на носу: если кто из вас начнёт болтать про этого короля, я так его ремнём исполосую, что места живого не останется. Поняли?

— Ой, поняли, тятенька, поняли! — всхлипывали мальчики, всё крепче обнимая отцовские колени. — Никому ни словечка не скажем! Только не бейте, тятенька!

— Ну ладно, — сказал крестьянин и бросил ремень на лавку. — А теперь — марш за хворостом!

Мальчики, втянув голову в плечи, бочком выскользнули из хаты. Но, когда они вышли за калитку, Куба, покосившись на всякий случай на дом, подтолкнул брата и сказал:

— А короля я всё-таки видел!

III

Трудно, пожалуй, сыскать в целом свете более укромное местечко, чем то, которое король Светлячок облюбовал для своей летней резиденции. Этот чудесный уголок лежал между запущенным вишнёвым садом в белой кипени цветов и вьющимся по низкой луговине голубым ручейком. Здесь, в зарослях огромных лопухов, царила прохлада и зелёный полумрак.

С одной стороны к саду примыкала убогая мазанка Петра, с другой — перелог, густо поросший метлицей, в которой буйно цвели жёлтый коровяк и голубой цикорий; издали эта полоска поля, давно лежащего под паром, казалась серебристо-золотой.

На узкой меже, отделявшей перелог от ольшаника, росли кусты шиповника, осыпанные темно-розовыми цветами. Сколько соловьёв заливалось здесь каждую ночь, сколько отвечало им из ольшаника — не счесть! Соловьёв старались перекричать лягушки, которых водилось здесь великое множество, лягушкам помогали чирки и водяные курочки, гнездившиеся в камышах по берегу голубого ручья. И так всю ночь напролёт: квакал лягушачий хор, кричали водяные птицы, щёлкали соловьи.

Петрова лачуга им не мешала: она притаилась под плакучей ивой, в высокой траве, и так глубоко вросла в землю, что её и в двух шагах не видно было.