О годах забывая

— А мне можно принять военную присягу? Можно? — Юлька так заглядывала в непреклонные командирские глаза Павлика, словно разрешение зависело только от него.

Павлик остановился, положил руки на пояс, оглядел ее сочувственно, сокрушенно вздохнул?

— Мала больно. Мало каши ела. Подрасти надо!

— Но я очень-очень хочу… Я подрасту, а?

— Посмотрим, — солидно пообещал Павлик, и Юлька просияла. Они шли по берегу. И Юлька, чье воображение воспламенилось рассказами Атахана и «подвигами» Павлика, полюбопытствовала:

— Через реку диверсанты переплыть могут?

— А мы, пограничники, на что? А? Сколько раз бывало… — Он легко вспомнил рассказы Атахана. — Ты у Атахана видела фуражку? Видела! Дырочку заметила? Знаешь от чего? От пули! Брали четверых диверсантов, они через реку, а их тут — раз! Тогда чуть не погиб Атахан… Но граница — на замке! Будь спокойна! Я подрасту и обязательно стану… обязательно снова стану пограничником.

— А сейчас почему нельзя?

— Сейчас мы с Атаханом нефть добываем!

— И Людмила Константиновна?

— Да ты что? Того, это… Она, мама Людмила Константиновна, она там по хозяйству, а мы на буровой. Тебе Атахан небось рассказывал. Я же видел на твоем рисунке фонтан нефти…

— Рассказывал. Я хочу быть на заставе с вами и на буровой. Ты меня возьмешь с собой на заставу?

— Ладно, замолвлю за тебя словечко, так и быть, потолкую с начальником заставы.

— Ты не беспокойся, мой дедушка — летчик-испытатель, а мой дядя Игорь — летчик! Офицер! Во! И у него собака Аякс!

Это сообщение сбило спесь с Павлика, и он, чтобы отвлечься, бросил несколько камешков в реку…

— Так ты готова служить на границе? — наконец в упор спросил он свою попутчицу.

— Готова!

— Что ж, значит, махнем туда.

— Сейчас я пойду возьму нож, прощусь с мамой и с Гюльчарой.

— Тс-с! Ни звука! Никому ни слова! Ночью убежим, и все.

— Ночью? — остановилась Юлька и отступила от него. Ночью она всегда спала. — Мама расстроится, если уйду без разрешения. Это, наверное, далеко.

— Да уж не близко! — заверил Павлик. — Сама понимаешь, граница…

— Я все же маме скажу.

— Нет, погоди. Мы лучше так сделаем. Сперва я махну один, ну там о тебе предупрежу. Потом приеду за тобой, но ты все держи в тайне. Это будет наша с тобой тайна.

— Военная?

— Пограничная! Вот увидишь, я буду пограничником! Буду офицером! — Павлик явно терял чувство меры, но Юлька так доверчиво и восхищенно слушала, что он не выдержал: — Буду начальником заставы… Не веришь? Спроси у Атахана! Не сразу, конечно, но буду!

— И я с тобой!

— А не передумаешь?

— Я? — обиделась Юлька.

Он вспомнил, как она сражалась за нож Атахана, и смягчился:

— Ну ладно, не обижайся, это я так… пошутил.

— Только уговор: чтобы ты со мной драку не затевал. Я ведь вчера, если бы в речку не слетела, то тебе, знаешь, как поддала бы! Я бы тебе нос оторвала. — Она чуть было не взяла его за нос. — Знаешь, — и, как любил делать Павлик, подняла сжатые кулачки. Они проходили с Юлькой мимо того обрывистого берега, откуда вчера она упала.

— Нужна ты мне! Мне с диверсантами дел по горло, а еще ты!..

Обедали они втроем. Перед обедом, хотя Павлику и не терпелось поскорее ополоснуть руки и сесть за стол, он набрал воды в кувшин, уступил Юльке очередь над тазом и, подав ей мыло, наклонил кувшин. Юлька мыло-то взяла, но стоило Наташе повернуться, чтобы расставить тарелки, как она сунула мыло под струйку воды и положила на мыльницу, смочила руки и взяла у Павлика полотенце с фазаном.

— Знаешь, — зашептала, доверительно подмигнув, чтобы не выдавал, — когда я маленькая была, мне мыльная пена в глаза попала. С тех пор всю жизнь мыло ненавижу…

Сама же следила, чтобы Павлик добросовестно намылил руки, испытывая удовольствие от умения настоять на своем и одержать верх.

Стараясь не чавкать, но все-таки причмокивая, отведал Павлик домашних щей. Когда облизал ложку, кто-то постучал в окно. Наташа встала, подошла к окну, а Юлька воспользовалась этим и показала Павлику язык — толстый, малиновый, обидный. Не раздумывая, он смазал ей ложкой по лбу. И наверняка получил бы сдачу, но Наташа повернулась к ним. Оба чинно приступили к гречневой каше.

Юлька заметила, как у мамы на лбу сбежались еле приметные морщинки, брови сдвинулись. Юлька, не донеся ложку с кашей до рта, спросила:

— Мама, почему ты такая?

— Какая?

— С морщинками и с бровями?

— Так…

После обеда, когда она выпроводила ребят гулять, недалеко от больницы остановился газик с открытым верхом. Игорь, в полевой форме, пружинистый, вышел из машины, кивнул шоферу. Тот поправил пилотку и, с любопытством стрельнув глазами в сторону Наташи, не торопясь отъехал от садика.

— Здравствуй! — натянуто улыбнулся Игорь, сухо целуя ее в щеку, чувствуя запах эфира, йода, чистоты. «Подумай, и духами не пользуется, и сережек не носит, — отстраняясь и видя точку на мочке уха, отметил он. — А в десятом классе носила мамино кольцо и сережки.

Наташа уловила шершавое прикосновение его губ, гладкость выбритой кожи, запах солнца, а может быть неба, и одеколона «В полет». Его одеколона: любил его еще до авиационного училища.