О годах забывая

Он постарался не думать о жене. После того как зимой ее случайно (случайно ли?!) толкнули и она упала на ледяную мостовую, ударившись головой, она заболела. Врач сказал: астенический синдром. Стали частыми головные боли. Они изнуряли учительницу Ирину Николаевну Домину, доводили ее до отчаяния. Потом появилась неожиданная для нее полная неуверенность в себе, как в педагоге, в своих знаниях, хотя она была на хорошем счету в школе. Угнетающее нервное напряжение росло. Она вздрагивала при щелкании выключателя телевизора или при стуке двери. Ей стало казаться, будто ее преследует тот, кто, поскользнувшись, сбил ее с ног, хотя он сам упал, и это она видела. Она стала бояться выходить на улицу, и муж провожал и встречал ее с работы. Ночами плакала, сначала скрывая от Леонида свои страхи, потом с мокрыми глазами уходила в школу, в слезах возвращалась. А однажды ни с того, ни с сего сорвалась на уроке, грубо накричала на своего любимого ученика Арсения Чижикова, хотя сама же признавала, что урок по истории Арсений, как всегда, выучил блестяще. Потом ходила извиняться к его родителям. На следующий день внезапно подала заявление об уходе, озадачив директора школы. Неожиданно уехала к родным в Баку, оставив мужу записку, в которой путанно пыталась объяснить свой отъезд и невозможность дальнейшей совместной жизни до полного выздоровления.

Домин заставил себя не думать о жене, а в подсознании звучала и звучала строка из песни: «Днем и ночью, зимою и летом я надеюсь и верю, и жду». И перед глазами близко вспыхнуло лицо Ирины.

Леонид Леонидович переключил скорость, развернулся у вокзала, остановил машину. Он радовался сумятице дел, необходимости держать в поле зрения и контроля этот вокзал и еще кое-какие объекты. Кстати, надо уточнить, что это за человек пытался проехать по просроченным документам в Эрфурт? Нужно разобраться с документами двух дипломатов, с визами… Поговорить с тем иностранцем, у которого нашли баллончик со слезоточивым газом. Еще раз посмотреть изъятые при личном досмотре нательные спецпояса с потайными карманами для листовок… Ну и потом — о Кошбиеве…

Мостовая влажно поблескивала: дождь то шел, то стихал. Сырое утро было неприветливо. Отряхнув шинель, Домин вошел в вокзал, встретил Михаила Кулашвили и спросил его:

— Что вы, Михаил Варламович, думаете о Кошбиеве?

— Он с Северного Кавказа, из аула Малый Зеленчук. Наблюдателен, память цепкая. Благодаря ему мы начали нащупывать преступную связь между Бусыло, Зерновым и Беловым.

Домин перекладывал платки, принесенные Кулашвили, смотрел на них. Могло показаться, будто он вообще не слушает, о чем рассказывает Кулашвили. А Михаил Варламович продолжал:

— Каждый уходящий за границу поезд осматривал всегда быстро и тщательно. Вы сами знаете, товарищ капитан, сколько люков в каждом вагоне. Мухарбий изучил каждую щель, куда может быть спрятана контрабанда. Отличается высокой ответственностью, умеет принять самостоятельное решение. О нем много можно сказать. Я же ему и в партию дал рекомендацию.

— А как он развит физически?

— Да разве вы не знаете, что он самбист? Спорт — его страсть. Посмотрите, как работает с гантелями. Усиленную физзарядку делает. Через день на тренировку ходит в город, занимается в секции самбо. У него первый разряд. Имеет больше сорока поощрений. Баллончик со слезоточивым газом, спецпояс с потайными карманами, в которых были листовки, — это все он обнаружил.

— Понятно, понятно. А характер, характер какой?

— Добрый, очень справедливый, правда, вспыльчивый, но владеет собой неплохо.

— И наблюдательный, вы говорите?

— Да! Помните, как он подделку в паспорте обнаружил?

— Сто восемьдесят семь платков, — опять обратил внимание на сегодняшние трофеи Домин. — Сто восемьдесят семь… Но не всегда твой Мухарбий Фатихович Кошбиев умеет властвовать собой. После вчерашней тренировки, возвращаясь из города, наткнулся на трех хулиганов. Одного из них он не так давно задержал у товарняка перед самым отправлением за границу. Тот уже проходил у нас как нарушитель погранрежима. Есть сведения, что он собирался махнуть за рубеж. Двое других были неизвестны. И вот эти трое, судя по всему, поджидали Кошбиева. С ножами. Один — его «старый знакомый» — имел и кастет.

— Он ничего не сказал мне…

— Да и нам стало известно с некоторым опозданием. Мог бы ограничиться тем, что обезоружил их.

— А он?

— Так обезоружил, что им придется полечиться. Правда, всех троих привел в милицию, а своего «старого знакомого» на себе приволок.

— Ну и правильно! Черкесская гордая кровь заговорила. Я бы не справился с тремя. А они были еще с ножами, с кастетом. За что же вы им недовольны? Удивительно! Не понимаю вас, товарищ капитан!

— За превышение сопротивления при самообороне.

— Да погодите! Они нападали или он?

— Они! А все-таки ваш самбист переборщил. Я ездил, видел эти рожи. Вернее, старался понять, какие они были до нападения на Кошбиева. Но очень уж свиреп.

— Нет, я прошу, вы его не трогайте. Парень золотой. Я его еще больше после этого уважать стану.

— Не знаю, не знаю…