О, Иерусалим!

Арабы оказали яростное сопротивление. Деревни Сарис и Бейт-Махсир отразили нападение евреев, но тем удалось занять позиции между деревнями и дорогой. Находившаяся восточное деревушка Кастель уже раньше была захвачена Ҳаганой, но арабы атаковали еврейское поселение Моца. В целом, несмотря на отдельные задержки, операция шла успешно. К полуночи Ҳагана уже контролировала въезд в ущелье Баб-эль-Вад и его фланги. Из штаба поступил приказ отправлять первую автоколонну.

Вскоре после полуночи автоколонна вышла из Кфар-Билу. Она шла с тёмными фарами: Бар-Шемер лично проследил за тем, чтобы его люди вывинтили все лампочки из фар, и ни один огонёк не мог выдать движение машин по дороге арабским снайперам. Глядя на угрюмые, испуганные лица шофёров, которых он недавно бесцеремонно похитил, Бар-Шемер думал:

«Если бы взгляды могли убивать, я был бы мёртв».

Ехавший в головной машине Гарри Иоффе услышал, как о металлический корпус его новенького «форда» выпуска 1947 года лязгнули три пули. «Дай Бог, чтобы это были случайные выстрелы!» — подумал Иоффе. Сейчас грузовики, в отличие от тех, что отправлялись в Иерусалим раньше, не были обшиты защитной бронёй. Однако, как и надеялся Иоффе, кроме нескольких снайперов, на придорожных холмах никого не было.

Грузовики медленно поднимались к Иерусалиму. Бойцы Ҳаганы бегали вдоль колонны и кричали водителям:

— Кадѝма! Кадѝма! (Вперёд!)

А в Иерусалиме весть о приближении автоколонны переполошила весь город. На рассвете сотни евреев радостно бежали по Яффской дороге к западному предместью. Это были отчаявшиеся, голодные люди, которые прожили последнюю неделю на двух унциях маргарина, четверти фунта картошки и четверти фунта сушёного мяса. За две недели в Иерусалим не пришла ни одна машина; и вот теперь по дороге двигался целый поток машин — десятки грузовиков, бампер к бамперу, — и их кузова ломились от продовольствия.

Взрослые мужчины плакали, не скрывая своих слёз. Дети взбирались на грузовики и украшали их цветами. Женщины вспрыгивали на подножки и целовали водителей. Какая-то пожилая женщина обняла и расцеловала Йеҳуду Лаша, ветерана иерусалимских автоколонн, и он, вздохнув, подумал: «Ах, если бы на её месте была её дочь!» Прояснились даже испуганные лица шофёров, которых Бар-Шемер силой заставил отправиться в это рискованное путешествие. Ведя свои машины среди ликующей толпы, они поняли, что спасли Иерусалим.

В памяти иерусалимцев, встречавших эти грузовики в счастливое утро 6 апреля, навсегда осталась надпись на переднем бампере синего «форда», в котором ехал Гарри Иоффе; на бампере крупными буквами было выведено:

«Если я забуду тебя, Иерусалим...»

21. Араб, которого убили ночью

Примерно в двух километрах от того места, где толпы счастливых людей встречали автоколонну с продовольствием, в арабском квартале Баб-эль-Захири возле ворот Ирода сидел огорчённый арабский вождь и писал жене в Каир. Абдул Кадер Хусейни вернулся в Иерусалим из Дамаска как раз к тому времени, когда пришло известие, что евреи прорвали кольцо блокады. На заднем сиденье его машины лежали пятьдесят винтовок, которые выделила ему сирийская армия, и три автомата, которые он на собственные деньги купил на дамасских базарах. Это было всё, что Хусейни смог раздобыть в Сирии.

Несмотря на ссору, которой закончилась ею первая встреча с Сафуатом Пашой, Хусейни решился ещё раз встретиться с иракским генералом — и снова ничего не добился. Как раз во время этой встречи в Дамаск пришла весть о том, что Камал Иркат не смог выбить евреев из деревни Кастель.

— Если твои люди не смогут отобрать у евреев Кастель, это сделает Каукджи, — утешил Сафуат Паша.

Хусейни сделал ещё несколько попыток раздобыть оружие.

Единственное, что ему удалось получить, это пятьдесят винтовок, причём их дал не Сафуат Паша, а сирийский президент Шукри Куатли.

— Да падёт кровь Палестины и её народа на твою голову! — в ярости пожелал Хусейни упрямому иракскому генералу во время их последней встречи. В ту же ночь он покинул Дамаск. И вот, сидя в иерусалимском доме своего брата, он заканчивал горестное письмо к жене в Каир. В письмо он вложил стихотворение, которое написал накануне ночью в Дамаске и посвятил своему сыну:

Землю предков моих
Враг безжалостно ранит.
На эту священную землю
Еврей не имеет прав.
Могу ли я спать в то время,
Как топчет её чужестранец?
Что-то сжигает мне сердце.
Меня призывает мой край.

Закончив письмо, Хусейни вызвал одного из своих адъютантов.

— Нас предали, — сказал он.

Покидая Сирию, Хусейни видел на территории аэропорта Аль-Маза большой склад оружия, предназначенного для его соперника Фаузи эль Каукджи.

— У нас осталось три возможности: уехать в Ирак и жить под чужими именами, покончить с собой или сражаться и умереть здесь.

Хусейни решил во что бы то ни стало взять Кастель, даже если ему придётся лично возглавить атаку.