О, юность моя!

— Нет, ты серьезно? А может быть, это только мне так кажется?

— Абсолютно серьезно. Однако что же тут удивительного? Венеру создали, мне думается, по воображению: богиня настолько идеальна, что не должна иметь двойников. Но Ева задумана как земная женщина, и такую, как она, можно найти.

— Ты прав, Шокарев: можно, но трудно, ох, как трудно! А я нашел. Нашел и упустил. Почему мне так не везет с женщинами, а? Ну скажи. Может быть, со стороны виднее. Что во мне такого демонического?

— Ничего демонического в тебе нет, чудак ты этакий. Просто ты еще молод и не умеешь обращаться с девушками.

— А ты умеешь?

— Нет.

Леська вонзился зубами в грушу, не отрывая глаз от Шокарева.

— Почему ты не женишься?

— Потому что не могу влюбиться.

— А почему не можешь?

— Потому что, если девушка отвечает мне взаимностью, меня одолевает мысль, будто ей нужны мои миллионы.

— Володя! — жарко воскликнул вдруг Леська. — Женись на Мусе Волковой! Она такая несчастная…

— Ну, знаешь ли, это уже слишком. Любовь не филантропия.

— А почему великий Мечников женился на своей чахоточной ученице только потому, что она была несчастной?

— Вот и спроси у Мечникова.

Они рассмеялись.

— А ты помнишь, Володя, вопрос Муси: в чем мы видим смысл жизни?

— Помню.

— А ведь ты тогда не ответил. Отшутился.

— Как тебе сказать… Я считаю, что жизнь лишена всякого смысла. Люди рождаются не для чего-либо. Это не оловянные солдатики. Рождаются они потому, что их родили, — вот и все. А мы сами напридумываем всякие-разные смыслы и носимся с этой пустой мистикой, как дурак с писаной торбой.

— Эх, Володя, Володя… Зачем ты так себя обедняешь? Ведь ты же чудесный человек! Где-то у Герцена я прочитал такую мысль: «В конце концов в каждом человеке доходишь до его горизонта». Согласен. Но не могу согласиться с тем убогим горизонтом, которым ты почему-то щеголяешь, хотя ты абсолютно не циник. Ты оказался способным хлопотать за моего Андрона, хотя он хотел реквизировать твою шхуну. Больше того: ты поднялся до такой нравственной высоты, что подарил Евпатории целый пароход с пшеницей. Не знаю, кто бы из наших толстосумов пошел на этот шаг. Значит, как личность ты явление незаурядное. Но… тебя душат твои миллионы! — кричал Леська, размахивая недоеденной грушей. — Твои миллионы сделали тебя совершенно неспособным к труду. Они внушили тебе, что на тебя всю жизнь будут работать другие. А по какому праву? Ты задумывался когда-нибудь над этим? Твой отец всеми правдами и неправдами наковал состояние. Из него жали соки, а потом он и сам стал выжимать соки. Но у него хоть молодость была. А у тебя? Разве у тебя есть молодость? Только и дела, что шкуру свою спасать.

— Легче, легче, Елисей. Ты что-то уж очень.

— Ничего не очень. Скажи мне, что ты в жизни любишь? Науку, искусство, женщин, вино? Деньги, наконец? Ничуть не бывало. Ты ко всему равнодушен. Как можно так жить?

Вошел хозяин.

— Елисей! Тебя какая-то образина требует.

Елисей вышел на крыльцо. Там стоял оборвыш, до глаз обросший черной шерстью.

— Авелла, — сказал он тихо.

— Паспорт есть?

— Есть.

— Новый?

— Новый. Крестьянин Владимирской губернии. Матвеев Иван Саввич.

— Пошли бриться.

Елисей ввел его в свою комнату.

— Знакомьтесь: Шокарев — Матвеев.

— Очень приятно, — сказал Шокарев.

— Взаимно, — сказал Матвеев.

Елисей налил из термоса в чашку горячей воды, достал свой бритвенный прибор и круглое ручное зеркальце. (Он не хотел, чтобы в зеркале Васены отражалось чье-то чужое лицо: зеркало было полно призраков Васены, он дорожил ими и боялся, что их сдует.)

Хозяин пригласил гостей завтракать. На столе — домашняя жареная колбаса кольчиком, селедка с маслинами и луком, горячий картофель. Шокарев принес бутылку вина, одетую в соломку.

— Э, нет! — запротестовал Елисей. — Такое тонкое вино к завтраку не годится. Разопьем его за обедом.

— А что же пить будем? — растерянно спросил хозяин.

— То самое, что пьется под селедку.

— Да ведь вчерась ее кончили.

— У меня еще есть.

Леська знал, куда ехал, и поставил сотку.

— Сколько их у тебя? — полюбопытствовал хозяин.

— Так я тебе и сказал!

Все рассмеялись.

После первой стопки хозяин спросил Матвеева:

— А вы сами откуда будете? Нашей? Таврической?

— Нет. Владимирской.

— Врешь.

Леська вздрогнул и опасливо поглядел на Шокарева.

— Почему вы так думаете? — спросил Матвеев, твердо уставив на Сизова красные от бессонницы глаза.

— Да ведь владимирские все окают, а ты акаешь.

— Я окончил университет в Москве, а Москва, как известно, акает.

— А-а… Ну, извиняюсь… Что же… Это ничего. Это бывает.

После завтрака Елисей предложил Матвееву свою кровать, Матвеев, не раздеваясь, лег, повернулся к стене и тут же заснул.

Леська с Володей вышли на улицу. Городовой издали подобострастно взял под козырек.

— Между прочим, дядя Василь чуть не разоблачил твоего комиссара, — спокойно сказал Шокарев.

Леська понял, что сейчас юлить нельзя.

— А что я могу сделать? — сказал он с раздражением. — Не я выдаю паспорта.

Они направились в парк и дошли до того пня, на котором Леська сидел рядом с Васеной. Каким тогда Леська был счастливым и как мало это понимал: ведь Васена была еще живой.