О, юность моя!

Камера, как боевая рота в наступлении, хотя и вооруженная одной-единственной винтовкой, ринулась за часовым. Он бежал через внутренний двор к воротам, ведущим в кордегардию. Ему дали добежать до калитки, а когда она пред ним открылась, арестанты устремились к ней. Калитка не заперта…

— Как быть с тюремщиками? — спросил Платонов.

Тюремщики смотрели на бунтовщиков белыми глазами.

— Товарищи! — закричал Леська. — Пошли освобождать женский корпус.

Он вбежал в первый этаж. За ним другие.

— Ключи! — крикнул он надзирателю.

— Пускай сам отпирает! — раздались голоса арестантов.

— Сам, собака!

Надзиратель, ничего не соображая, помчался куда глаза глядят. Елисей — за ним. Догнал. Подставил ножку. Дрожащими руками обшарил его. Нашел ключи.

Женщины выбежали к мужчинам, обнимали их, незнакомых, целовали, плакали. К Леське на грудь кинулась Нюся.

— Милая… — нежно сказал Леська, расцеловал ее и, подхватив под руку, вывел из тюрьмы на улицу.

— Приходи в приют! — крикнула Лермонтова и побежала к фабрике. Леська помахал ей фуражкой и вернулся в острог.

В кордегардии уже столпилась чуть не вся тюрьма: все искали папки со своим делом и наспех жадно тут же читали письма доносчиков и показания лжесвидетелей.

— Бредихин! — окликнул Елисея Новиков. — Ваше дело у меня. Возьмите.

Он швырнул ему папку. Леська распахнул ее, но ничего особенного не вычитал, кроме протокола о его аресте по обвинению в принадлежности к партизанскому отряду «Красная каска». Поразил Леську, однако, его порядковый номер: 32736. Оказывается, сквозь тюрьму прошел целый город. Елисей вырвал из первого листа свою фотографию и бережно вложил ее в студенческий билет, на котором, между прочим, было напечатано, что, встречая членов императорской фамилии, студент обязан снимать головной убор.

— Павел Иванович, прощайте! Платонов! До свидания!

— Куда?

— Домой! В Евпаторию!

Вокзал кишел офицерьем, которое осаждало коменданта и штурмовало любой состав, прибывавший на станцию. Здесь корниловцы, дроздовцы, шкуровцы, марковцы сражались за жизнь с большей отвагой, чем на Перекопе. От былого высокомерия не осталось и следа. Ужас перед Красной Армией гнал их в Севастополь, Евпаторию, Феодосию, Керчь — всюду, где можно было устроиться хоть на самой плохонькой морской посудине.

Но бой шел на вторых и третьих железнодорожных путях, где стояли вагоны третьего класса и рыжие теплушки. Первый же путь был свободен: он охранялся пластунами; и вот, не останавливаясь на станции, по этому пути пронесся поезд генерала Слащева-Крымского, состоявший из одних пульманов. Блеснув зеркальными стеклами, он показал красный фонарь и скрылся в дыму своего локомотива.

Пока офицеры, обалдев от блеска, глядели на прощальный огонек поезда, Леська увидел евпаторийский состав и начал карабкаться в теплушку, но какой-то хилый подполковник в синих очках спихнул его сапогом.

— Вы тут, студент, не примащивайтесь.

— Но я евпаториец…

— Прочь с глаз! — заорал подполковник.

Леська бросился к следующей теплушке, но там у самого входа сидели казаки, свесив ноги наружу, и спокойно лузгали семечки. Один из них тихонько играл на гармони. Леська взглянул на их лирические лица и побежал дальше. Но все уже было забито людьми, чемоданами, кофрами, саквояжами, мешками, сундучками. Наконец он добрался до локомотива. Машинист высунулся из окна и, прищурясь, глядел на дикую сутолоку перрона.

— Ребята, подвезите.

— Куда тебе?

— В Евпаторию.

— Много тут и без тебя.

— Товарищи… — тихо сказал Леська. — Я не драпающий. Я бегу из тюрьмы.

Машинист поглядел на студента зорким взглядом и так же тихо сказал:

— Влазь, но только с той стороны.

Леська обежал паровоз и остановился у чугунной лесенки. Вокруг никого не было. Кочегар, молодой парень в дырявой тельняшке и коричневой зюйдвестке, злобно на него зашипел:

— Вира! Чего замерз? Хотишь, чтоб увидели?

Леська взобрался на паровоз и присел на корточки.

Вскоре к паровозу подошел комендант.

— Ефимов! — обратился он к машинисту. — Давай Евпаторию, но нигде не останавливайся: встречных не будет.

Состав тронулся с места и медленно пошел, сначала шипя, потом сипя, чавкая и поддакивая:

— Эу-у! — у! — у! — ли!

Леська тихонько засмеялся.

— Вставай, приятель, ноги затекут.

Елисей встал и протянул Ефимову руку.

— Спасибо, товарищ Ефимов.

Он принялся глядеть в окно. Ветер подхватил его давно не стриженные волосы. Мимо пронеслись знаменитые симферопольские тополя. Вскоре пошли полустанки. Отлетела в прошлое станция Княжевич. Леська не любил этой станции, которой из подхалимства дали имя таврического губернатора. А вот и Сарабуз.