О, юность моя!

История говорит, что пираты в конце концов признали себя вассалами Восточной Римской империи. Но ведь они никуда не уходили. Однако их нет. Но кто же такие «крымчаки» — племя, взявшее иудейскую религию у хозар, а язык у татар? Почему они нередко голубоглазы и рыжеволосы? На этот Леськин вопрос наука пока ответа не дает. А Елисей носил в своей груди все эти расы, нации, племена, и задолго до того, как ознакомился со взглядами партии, он уже был глубоким, органическим интернационалистом.

*

Он бродил по отлогим берегам Евпатории в невидимой толпе скифов, гуннов, хозар и чувствовал себя богаче всякого, кто жил в Крыму и ничего этого не знал, не помнил, не видел. Как ни странно, эти легендарные народы помогли ему скоротать время до весны. Конечно, Елисей жил не только историей и мифологией. Он подзубрил энциклопедию права и статистику, закрепил в памяти политэкономию и собирался съездить в университет, чтобы сдать эти предметы в весеннюю сессию. Но Еремушкин не появлялся, и Леська не знал, имеет ли он право вернуться в Симферополь.

Вот дурацкое положение: в партию его не берут, но он считает себя большевиком и по собственному желанию не хочет сделать ни шагу.

Но, с другой стороны, на какие шиши он поедет в Симферополь? Зарубовская тысяча ушла на домашние расходы, а брать у Леонида он не станет. Значит, надо заработать. Сейчас это очень возможно: в Крыму начинаются полевые работы, и люди нужны в каждом деревенском хозяйстве. Уложив свою рыбацкую робу в мешок, Елисей отправился в немецкую колонию «Майнаки», которая находилась верстах в шести-семи от Евпатории. Хотя было еще очень рано, солнце припекало вовсю. Пришлось снять тужурку и, вывернув ее наизнанку, нести на руке. Но брюки-то остались студенческими! Они скоро выгорят, и получится: штаны светло-зеленые, а тужурка темно-зеленая. Безобразно!

В степи прыгали тушканчики. Эти зверьки водятся только в Крыму и в Африке. Леська глядел на них и представлял себе, что он где-нибудь в Нубии, а эти тушканчики напоминают о Крыме, и он тосковал по родине до стона.

Вошел он в первый же по-немецки чистый двор. Хозяин, одетый как последний бродяга, грязный и босой, смерил Елисея острым глазом и спросил:

— Работал когда-нибудь в поле?

— Нет.

— Куда ж ты годишься?

— Если я ударю кулаком вашу лошадь, она околеет. Может быть, вам понадобится такой человек?

Старик засмеялся.

— Пантюшка! — закричал он.— А ну-ка, выведи Зигфрида.

Пантюшка, невзрачный мужичонка, побежал на конюшню.

— Значит, одним ударом? — хихикал хозяин.

Пантюшка вывел под уздцы коня с огромной шеей, сразу же переходящей в колоссальный круп. Это был знаменитый артиллерист германской армии.

— Так, говоришь, одним ударом? — хохотал хозяин.

Леська из вежливости похохатывал, придав смеху смущенную интонацию.

— Пантюшка! Покажи ему, как надо пахать.

— Плугом не пашут, а орут,— сказал Леська.— Пашут сохой.

— А ты откуда такой выискался? — спросил Пантюшка.

Елисей не ответил. Пантюшка и немец переглянулись и прыснули.

— Ну, вот что, чудило,— сказал Пантюшка.— Возьмешься за эти рогульки, и, когда конь зашагает, крепко прижимай плуг к земле. Вот и вся география.

Пантюшка огрел коня крепким кнутом. Чудовище вздрогнуло и тронулось.

Немец и Елисей бежали по обеим сторонам Пантюшки. Потом Пантюшку сменил Елисей. Теперь побежали Пантюшка и немец и наблюдали за глубиной вспашки.

— Ничего! — с уважением сказал Пантюшка.— Очень даже ничего.

— Верно, что ничего,— отозвался хозяин.— А долго ли он выдержит?

Леська выдержал до колокольного звона, который несся из усадьбы и звучал необычайно фальшиво.

— Шабаш! — закричал Пантюшка, который пахал на паре серых в яблоках, обрабатывая второе поле.— Миттаг эссен!

Елисей шел, едва волоча ноги, а Пантюшка хоть бы что: это был парень редкой выносливости, хотя имел, вероятно, вес петуха.

На террасе у входа в комнаты стоял большой стол, вокруг которого восседали рабочие усадьбы. Слева от Леськи сидела смуглая, с желтыми волосами, девушка Софья, справа уселся Пантюшка.

Вскоре из комнаты вышла служанка Эмма с дымящимся ведром. Она была румяная, пышная, курносая, в снежно-белом чепце и белоснежном переднике. Начала разливать по тарелкам суп. Суп вкусный, жирный, плавали в нем свиные шкварки. После работы с Зигфридом Елисей зверски проголодался и быстро очистил тарелку.

— Еще! — сказал он Эмме.— Нох айн маль.

Эмма пискнула и вбежала в дом.

— Сейчас выйдет на расправу сама Каролина Христиановна,— сказал, посмеиваясь, Пантюшка.

— Это кто такая?

— Жена.

— Баба-яга?

— Баба-то баба, а вот какая — сам увидишь.

Но первой выбежала на террасу Гунда, девчонка лет четырнадцати. Рыжие волосы, торчавшие сзади над затылком как отрубленный хвост Зигфрида, бледное лицо, большой рот, налитый гранатом. Не хватало только музыки Вагнера из «Полета валькирий». Она вбежала и сурово уставилась на Елисея.

— Дочка,— шепнул Леське Пантюшка.

Вскоре на террасу вышла Каролина Христиановна, совсем еще молодая женщина. Она холодно улыбнулась новому рабочему и сказала:

— Добавка у нас не практикуется. Вы еще будете кушать второе.