О, юность моя!

— Готовлюсь к экзамену.

— А ну покажь.

— А что ты понимаешь? «Покажь»!

— А я говорю, покажь! — грозно зарычал Денисов.

— А ты кто такой — легавый?

Денисов отскочил.

— Ладно. Узнаешь, кто я такой.

Мастер повернулся и пошел к себе.

Так. Как это Леська сразу не раскусил Денисова? Его смутило звание члена правления Союза пищевиков.

Остаток ночи Елисей провел на улицах, и к утру очутился перед домом № 2 по Архивной. На двери ящик для писем и медная табличка: «Градской глава Николай Николаевич Коновницын».

Открыла ему молодая.

— А-а, надумали?

— Если я вам еще нужен…

— Нужен, нужен! Входите.

За столом сидели: старая дама, юноша с забинтованной рукой и… Стецюра.

— Здорово, Елисей!

— Здравствуйте.

— Садись, поправляйся.

— Да, да, садитесь, молодой человек. Зиночка, налей господину студенту кофею,— сказала старая дама.

Юноша глядел на Леську в упор.

— Я вас где-то видел. Где?

— Может быть, в университете?

— Да. Припоминаю. Как вас зовут?

— Елисей Бредихин.

— А меня Валерием. Валерьян Коновницын. Я душевнобольной, а этот человек усмиряет меня, когда я впадаю в транс. Он очень хорошо это делает, позавчера даже руку мне вывихнул. Но разговаривать с ним не о чем. Подобно тому, как на струнах теннисной ракетки нельзя сыграть элегию Поппера, так из его души невозможно вызвать ни одной благородной эмоции.

— Значит, я могу быть вольным? — по-солдатски спросил Стецюра.

— Если молодой человек согласен остаться,— начала было старая дама.

— Согласен! — прервал ее Стецюра.— Он согласен. А ваш Валерьян мне и самому надоел. Давайте, маманя, учиним расчет.

— Пойдемте в другую комнату,— сказала старушка.

— Прощевай, борец! — иронически бросил Стецюра Бредихину.— Долго тут загорать не будешь. Этот закачанный парень…

Он махнул рукой и ушел за хозяйкой.

— Итак, вы студент? — спросил Валерьян.— На каком факультете?

— На юридическом.

— Зина! — возмущенно крикнул Валерьян.— Но ведь я просил нанять мне филолога!

— Мы и хотели, но филологи такие щуплые.

— Видите ли,— начал Валерьян, так упорно глядясь в Елисея, точно видел в его лице свое отражение.— Изо всех изобретений человечества одно из самых великих — любовь. Может быть, человек именно этим и отличается от животного. Звери, птицы, рыбы, насекомые любви не знают. Они сходятся, повинуясь могучему инстинкту продолжения рода. К инстинкту сводится все, даже горячее материнское чувство, толкающее животных на подвиг и на жертву, чтобы спасти детеныша. Но как только детеныш подрос и превратился в переярка, мать предоставляет его самому себе, а если он почему-либо не уходит,— показывает ему зубы и прогоняет прочь: у нее теперь новая забота — выметать и воспитать новое поколение. Пройдет год-другой, и, встретив в лесу своего выросшего сына, мать просто не узнает его. Он для нее совершенно чужое существо.

Пока Валерьян говорил, Леська думал о том, что здесь для него тихая пристань. Прапор Кавун никогда не догадается искать Бредихина в доме бывшего городского головы. Значит, он на всем готовом может спокойно дожидаться прихода Красной Армии. От этого сознания у Леськи стало легко на душе. Бездомный нашел гнездо. Оно было чужим, но достаточно теплым.

— Таким образом,— продолжал Валерьян,— инстинкт, заставляющий зверя самозабвенно заботиться о детях, не вырастает до уровня любви именно к данному ребенку. Тут любовь вообще. Гегель сказал бы, что здесь не зверь любит зверя, а природа в нем любит самое себя. Не то человек. Обладая столь же мощным инстинктом продолжения рода, ибо и он принадлежит животному царству, человек облагородил этот инстинкт тем, что внес в свои отношения с особью другого пола оценку личности.

— Правда, Валерьян очень интересно рассуждает? — зевая, спросила Зина.— И вообще, у него замечательно возвышенное отношение к женщине.

— Да, да. Замечательное.

— Ах, не в этом дело! — скромно отвел Валерьян восторженные возгласы.— Дело в том, что люди плохо разбираются в конской масти. Ну вот вы, например. Знаете ли вы, какая разница между рыжей, гнедой и буланой? Нет, не знаете. Вы скажете: рыжая, мол, такая, а гнедая чуть темнее, а буланая чуть светлее. Че-пу-ха! Вот сразу и видно, что вы не любитель лошадей. А я их обожаю до дрожи. Рыжая, гнедая и буланая — это кони одной масти! Да, да. Не смотрите на меня такими дурацкими глазами. Рыжая есть рыжая, у нее грива, хвост и шкура одинаково рыжие. Гнедая — тоже рыжая, но грива и хвост у нее черные, а буланая — такая рыжая, у которой грива и хвост белые.

— Простите, но вы только что говорили о любви. Может быть, вы продолжите свою мысль?

— С удовольствием. Зинуша! Налей господину юристу еще одну чашку кофе. Так вот. Возьмем революцию. Как бы к ней ни относиться, нельзя обойти того, что она мировое историческое явление. Правда? Но каким языком о ней говорить? Разве наши поэты хоть как-нибудь к этому подготовлены? Символизм… Самая модная сейчас литературная школа. Но сегодня она абсолютно на мели. Эпоха отбросила ее в сторону, как океанская буря какую-нибудь очень изящную яхту. Следите за мной. Речь Вячеслава Иванова: