О, юность моя!

— А бить партизана не дозволено, хотя бы он и женщина,— проворчал парень в тельняшке.— Это ежели так пойдет, мы все разбегимся.

— А при чому тут мы уси? — отозвался боец в синем башлыке, по-видимому кубанский казак.— Чоловик с жинкой посварылись, а мы тут неповинные.

Довод показался убедительным. Разговор оборвался, партизаны вернулись в сарай. Это был как бы комендантский взвод при Воронове, и бойцы робели пред командиром даже за глаза.

День прошел нудно. Елисей до такой степени возненавидел Воронова, что не мог дождаться утра.

— Не дуйся, студент! — протянул при встрече Воронов.— Жизнь вещь не простая. Идеи новые, быт новый, а душонка старая, прежняя.

Леська молчал.

— Как я мог ударить Сошку, а? Такого человека, а? А вот же ударил.

— Не обращайтесь ко мне! — грубо отрезал Елисей.— Хам! Начальника вы бы не посмели ударить? Вот то-то!

Воронов тяжело вздохнул.

— Ну ладно. Садись ужинать.

— Не буду я ужинать.

На заре к Елисею пришел Нечипоренко с винтовкой на ремне, за ним стояло еще трое вооруженных.

— Мы за барашком. Вы готовы?

— Готов. Готов.

Елисей вышел из пещеры и начал спускаться вниз. Шли они не тропами, а сквозь чащу: Смаил прекрасно знал все переходы.

На лужайке, у самого шоссе, ждала тройка гнедых. Нечипоренко прилег у пулемета, два бойца разместились по обе его стороны. Смаил взобрался на козлы и уселся рядом с Елисеем. Татарин свистнул — тройку понесло.

Пока ехали, ни о чем не говорили. Елисей видел пред собой глаза Софьи, взгляд ее сквозь слезы и страшно страдал от бессилия. Будь на месте Воронова офицер, Леська знал бы, что делать, но избить начальника краснопартизанского отряда, который ведет борьбу с белогвардейцами, он не мог. Идеология не позволяла.

По дороге встречались татары на дрогах. Завидя тачанку, они еще издали снимали шапку. Так же вели себя и одиночные пешеходы. Один из них бросил Бредихину на колени грузную кисть винограда. Леська вздрогнул: ему показалось — граната.

Тачанка неслась. Белогвардейцев нигде не было: шоссе считалось партизанским и называлось «Дорогой смерти».

У одного из поворотов вышли два оленя и спокойно стали разглядывать коней. Слава богу, живы. Один из бойцов рванул было винтовку, но Елисей пригрозил ему пальцем.

— Это ручные.

Тачанка исчезла в пыли, а Стасик и Славик продолжали глядеть на дымную дорогу.

Вон показалась экономия Сарыча, Елисей велел остановиться.

— Ждите меня здесь — я пойду один. Тут возможна засада. Не думаю, чтобы Умер-бей не принял никаких мер: мы ведь угнали так мало овец — для каждого ясно, что партизаны придут за новыми.

Елисей знал, что у избушки сидит на цепи собака, поэтому старался так обойти забор, чтобы ветер дул на него. Пришлось идти довольно долго. Наконец он выбрал подходящее место, перелез через ракушечную стену и тихонечко начал ползти к избушке. Овчарка была спущена, но спала и прозевала Леську, а когда заметила, то прежде всего учуяла сахарную кость, которую Леська выставил вперед. Пес успел только разок брехнуть, но кость была уже у него, и зверь занялся делом.

В окно выглянул сторож.

— Чего тебе?

Сторож, конечно, Леську не узнал, но по тому, как отшатнулся, было ясно, что он все понял.

Леська вскочил на подоконник.

— От Умер-бея,— тихо сказал Леська.

— За овцами?

— Ага.

— Умер-бей перегнал их на другое место.

— Правду говоришь?

— Накажи меня бог!

Леська задумался и вдруг обернулся: за ним стоял Алим-бей с пистолетом.

— Ну, я же с самого начала знал, мерзавец, что ты большевик. Никодим! Обыщи его.

Никодим вышел из хаты и опытным жестом обшарил грудь и карманы Елисея.

— Ничего у него нет.

— Ты арестован, Бредихин.

К Алим-бею подошли четыре солдата с винтовками.

— Отведите его в дом.

14

Сарыч жил на европейский лад: столовая, через которую провели Елисея, чернела мореным дубом. Огромный буфет, похожий на католический орган; стол, смахивающий на рояль; могучие стулья с высокими резными спинками, напоминающие театральные троны. Впрочем, зеленый плюшевый диван из другого реквизита нарушал стиль этой комнаты так же, как и Умер-бей в неизменном своем халате и тюбетейке.

Увидев Леську, он сказал что-то по-татарски. Алим-бей перевел:

— Бабай удивляется, какой ты неблагодарный. Он тебя поил и кормил, а ты привел к нему партизан.

— Передайте бабаю, что я сделал это не для себя. Партизанам тоже надо есть. А они не грабили — хотели уплатить, сколько полагается. В коране сказано: «Голодный во всем прав».

Цитату из корана Леська тут же придумал, а Умер-бей не знал этой книги наизусть. Когда Елисея уводили, старец задумчиво глядел ему вслед, покачивая головой.

Леську втолкнули в какую-то кладовую. У двери поставили часового. Вскоре Леська услышал жаркую перестрелку — то ли партизаны пытались его спасти, то ли солдаты Алим-бея напали на тачанку. Потом все затихло. Остались шаги часового.

Через час в кладовой стало невыносимо душно. Елисей принялся стучать в дверь.

— Чего тебе?

— Я задыхаюсь.

— Ничего. Не подохнешь.

Прошел еще час, Леська разделся до пояса, но легче не стало.

На четвертом часу он потерял сознание.