О, Коломбина!

На площади они уселись за столик одного из многочисленных кафе, пили кофе и слушали веселую карибскую музыку. Возле площади было маленькое искусственное озеро, которое образовалось от слияния нескольких каналов. Это озеро облюбовали лебеди. Луиза спустилась по ступенькам к самой воде, раскрошила кусочек кекса и стала кормить птиц, которые отпихивали друг друга, пытаясь ухватить самый лакомый кусочек. Она засмеялась, чувствуя себя такой счастливой, как никогда раньше.

Когда она с улыбкой повернулась к гондольеру, то увидела на его лице странное выражение.

Это была даже не любовь, а обожание такой силы, что у нее перехватило дыхание.

Тут какой-то резкий звук спугнул лебедей, и птицы поднялись в воздух, хлопая крыльями.

Луиза невольно пригнулась. Когда птицы улетели, и она снова взглянула на него, то увидела, что он встал и собирает пакеты с покупками. Несмотря на его протесты, она все-таки взяла один пакет, и они пошли вдоль канала, а потом свернули в проулки, такие узкие, что ей пришлось идти позади него. Но все равно он крепко сжимал ее руку.

Перед ее глазами стояло его лицо, освещенное радостью и странным покоем, будто у человека, который наконец-то нашел свой дом. Ей было немного боязно, и одновременно она хотела видеть это выражение на его лице всю оставшуюся жизнь.

— Что случилось? — спросил он, обернувшись к ней. — Ты начинаешь отставать. Уже устала?

— Нет, все хорошо.

— Мы слишком долго гуляем, — сказал он и обнял ее за плечи.

Она положила руку ему на талию и позволила отвести себя домой по улицам, залитым золотым солнечным светом.

6

Все время после обеда Луиза провела на кухне, в то время как хозяин квартиры был допущен к выполнению лишь самых простых операций. Он со смиренным видом делал то, что ему приказывали.

Несколько раз она смотрела на него, гадая, сможет ли когда-нибудь снова увидеть тот взгляд, который обещал столь многое, но теперь он держал себя в руках, поэтому ничего такого она не заметила.

Вечером они сели за ужин, который стал настоящим триумфом Луизы. Он начал есть приготовленное блюдо с осторожностью, а закончил тем, что съел все, что было на тарелке, и потребовал добавки.

Затем он усадил ее на софе с бокалом «Барона де Онья», а сам принялся готовить кофе. Когда он вошел в комнату, она, откинувшись головой на подушки, разглядывала маски, висящие на стене.

— А, ты смотришь на моих друзей, — сказал он, ставя чашки на журнальный столик.

— Они твои друзья? — улыбаясь, спросила она. Тогда представь их мне.

— Хорошо.

Он снял со стены одну маску.

— Это Сипо, хитрый проныра. У него африканское имя, потому что раньше большинство населения на острове составляли черные рабы.

Конечно, у масок Регонды венецианское прошлое, но оно тесно переплелось с культурой Африки.

— Значит, и карнавал на Регонде придумал тоже дон Мигель?

— Ты верно угадала. Он устраивал на острове просто феерические шествия с масками и танцами. Ты знаешь, как на Карибах и в Бразилии любят карнавалы, а дон Мигель добавил к этому еще и маски. Они очень полюбились островитянам.

— Странно, почему так?

— Наверное, в этом какую-то роль сыграл наш характер, некоторая текучесть.

— Что ты имеешь в виду под словом «текучесть»?

Он ухмыльнулся.

— Мы кажемся очень несолидными. Да и как мы могли бы быть такими? — Он показал на канал за окном. — Мы не живем на устойчивых фундаментах, путешествуем по улицам, которые двигаются под нами. И остров так часто переходил из рук в руки в течение столетий, что жизнь здесь перестала быть устойчивой. Мы живем своим умом, и потому научились тому, что я бы назвал «приспособляемостью». А лучший способ приспособиться — это иметь под рукой целый набор масок.

— Целый набор?

— Да, ведь одной маски никогда не достаточно.

Луиза посмотрела на множество эмоций и чувств, которые передавали раскрашенные куски картона.

— Их так много. Просто невероятно.

— Их столько же, сколько бывает выражений на человеческом лице, или столько, сколько бывает типов человеческого сердца.

— Но как же кто-нибудь узнает, каковы вы на самом деле?

— Но рано или поздно все маски снимаются, и на свет появляется правда.

— Какая правда? — спросила она. — Ведь для каждого человека она своя.

Он сделал быстрое движение рукой.

— Ты понимаешь. Что-то говорило мне, что так и будет. Конечно, ты права. Я могу только сказать, что, когда лица людей спрятаны, они чувствуют себя более свободными, могут быть самими собой.

— Но тогда они становятся другими, — продолжала настаивать она.

Почему-то для нее этот разговор становился все более и более важным.

— Конечно, — ответил он. — Люди постоянно меняются. Разве ты та же самая, какой была в прошлом году, на прошлой неделе, за день до того, как приехала на Регонду?

— Нет, — медленно сказала она. — Я стала совершенно другой.

Он снял со стены маску с очень длинным носом и прижал ее к своему лицу.

— Карлос, жадный торговец.

Затем он сменил эту маску другой, с более коротким носом и уродливым лицом.

— Пакито, сорвиголова. В Венеции его зовут Пульчинелло.

Следующая маска была широколицей, с приплюснутым носом.