О ком молчит Вереск

Отшвырнула сотовый и закрыла лицо руками. Я начинаю запутываться, начинаю балансировать на тонкой грани между настоящей и вымышленной жизнью. Нина, которую я придумала, она иногда вытесняет Таню. Она берет все в свои руки и… она влюблена в проклятого Альвареса так же, как и Таня. Только не ревность, только не это дикое и мерзкое чувство, от которого трясло все тело и хотелось завыть, представляя, что они там делают в этой спальне. Представлять, как он ее…

Мне казалось, что я надломилась, что я треснула по склеенным швам, и сейчас из меня трухой высыплется начинка из боли и отчаяния, из страха и дикого одиночества.

Я рыдала в ванной, открутив воду на полную мощность. Рыдала так, что казалось все мое тело разорвется на куски. Меня давно так не трясло. Я переоценила себя. Я возомнила о себе то, чем никогда не была. Нет, я не сильная, железная женщина, которая пришла мстить с холодной головой. Я слабая, сломленная девочка, которая попалась в свои же сети и теперь стонет от боли, которую сама же себе и причинила. Годы я готовилась к этому, годы репетировала, учила языки, училась быть иным человеком, наращивала панцирь и что? А ничего… я так же уязвима, я так же бессильна, как и раньше.

Вместо мести я смотрю на этого подлеца влюбленными глазами и млею от похоти, вместо того чтобы защитить своего сына, я наблюдаю, какой он несчастный и… настолько несчастный, что чуть не упал с окна, и я… я не могу наказать его обидчицу. Как теперь идти до самого конца?

Может быть, надо отступить, может быть, я делаю Мати еще несчастней тем, что лезу? Может, эта тварь права?

Неет! Нет! Это мой малыш!

* * *

Дни ада. Дни невыносимых мучений, как на углях, как на пожарище, из которого нет выхода, и остается только задыхаться и ходить босыми ногами по углям. Смотреть на их семейную идиллию, на их воссоединение и сплошные посты в соцсетях. Закрываться в своей комнате и тихо стонать от боли, глядя на очередные фото с банкетов, приемов, залы суда, где…где Альварес выиграл дело.

Зачем мне это надо? Зачем я ворочу себе раны, зачем смотрю на них вместе и словно сдираю с себя кусочки кожи. Все, что мне было нужно — это Мати. Я должна думать только о нем.

А вместо этого понимаю, что Альварес избегает меня. Что он делает все возможное, чтобы не пересекаться со мной совершенно. Каролина смирилась с моим присутствием. Она перестала наблюдать за мной и Мати, а вскоре и вовсе забыла о моем существовании. Но при каждой встрече не забывала унизить и показать свое превосходство.

— Мама, ты бы ее видела. Убогое существо. Конечно, нет. Конечно, он на нее не смотрит. Зачем нам пятидесятилетняя, если эта мышь прекрасно справляется со своей работой. Пыф… да куда ей до меня. Мам…. у нее ни сиськи, ни письки, ходит, как в мешке. Не слышно и не видно. Одного не пойму, что этот змееныш в ней нашел? Почему любит ее. Ни одну не любил, всех изводил, а к этой приклеился. Но оно даже лучше. Пусть смотрит за ним. Мне меньше заботы.

Змеенышем она называла Мати… Иногда даже напрямую обращаясь к нему.

— Зачем вы так говорите ребенку?

— Я любя. Он знает, да, мой змееныш?

Мати смотрит на нее исподлобья. Не улыбается.

— Ну ладно. Маме пора на вечеринку. Я привезу тебе нового мишку.

Смешно… она привезет ему нового мишку. Ребенку, который боится мягких игрушек и прячет их все под кровать, чтобы не видеть.

* * *

— Ну и что там у тебя? Когда обратно домой?

— Ничего…

— Ты говорила, что у тебя не займет много времени, или возникли проблемы?

Голос Владимира нервировал, и в то же время мне хотелось выговориться, хотелось сказать хоть кому-то, как мне сейчас плохо. Как я хочу орать о том, что это мой сын, о том, что я имею право быть рядом с ним, о том, что его у меня украли. Как я устала терпеть и ждать того самого момента, когда смогу все взорвать, когда весь мир Альваресов взлетит на воздух.

— Не знаю… Ничего не получается. Я… я в каком-то цейтноте. Я запуталась. Его жена… мой сын, это болото, в котором я барахтаюсь и боюсь утонуть…

— Ви!

— Я не Ви…

— Ви! ты самая настоящая Ви! Ты та, кем я тебя сделал. Ты — одна из самых красивых женщин планеты, ты сильная, ты упрямая, умная. Ты — само совершенство, и ты на войне. Но по какой-то причине ты не используешь самое сильное оружие, которое у тебя есть.

— Какое оружие? Какоеее? Его жена вернулась домой. Они…они ежедневно вместе. Уезжают гулять, проводят время вдвоем, и он…он ее трахает. Я знаю, что трахает.

— У меня другой вопрос — какого черта он до сих пор не трахает тебя?

Это было неожиданно, как удар под дых, как хороший подзатыльник.

— Что? Я не такая, я жду трамвая? Давай, развали на хер эту идиллию, девочка. У тебя есть все, чтоб это сделать. Все в твоих руках. Зачем тогда все это, если ты просто сидишь там и смотришь на их картину, и никак не нарисуешь свою собственную.

Он был прав… Я знаю, что прав. Но я боялась. Боялась, что что-то пойдет не так. Боялась, что сама запутаюсь в собственной паутине и не смогу выбраться.

— Кстати… твоя просьба выполнена, и тот человек больше тебе не напишет.

— Спасибо…спасибо тебе. Я даже не спросила, как ты?